Книга Мой отец Абдул-Хамид, или Исповедь дочери последнего султана Османской империи - Шадийе Османоглу

Я хотела было оказать сопротивление, но это было унизительно и безнадежно, и свахи сделали то, что он сказал. Они в точности выполнили приказ своего командира. Мне пришлось раздеться. Я была словно рабыня в их руках. Они могли сделать со мной все, что хотели. Я была беззащитна и бессильна. Они осматривали даже самые интимные места. Однако описание подробностей может вызвать у читателей чувство стыда.

Те женщины, которые должны были меня сопровождать, также были осмотрены очень тщательно. Меня обыскивали для того, чтобы убедиться, что я не везу в Стамбул никаких тайных писем или посылок от отца. У меня были очень длинные волосы, и они осматривали каждый волосок, но кому я могла пожаловаться? Я предпочла молчать. После того как стемнело, мы сели в экипаж и прибыли на вокзал, а оттуда на особом поезде отправились в Стамбул.

На станции Сиркеджи меня встретила мама. Наша разлука длилась ровно год, но для нас обеих это время казалось веками. Встреча вышла радостной и грустной одновременно. Мы остались за воротами родного дворца, где мама прожила долгие годы, а я всю жизнь. Теперь у нас был особняк в Нишанташи[32], нам предстояло жить там.

Первым делом я написала нашему коменданту Расим-бею, чтобы осведомиться об отце. Спустя неделю я получила его ответ. Расим-бей сообщал, что с отцом все в порядке, он доволен и просит, если возможно, прислать ему одеколон «Жан Мари Фарина», которым он всегда пользовался. Я тут же купила запас одеколона и отправила со вторым письмом. Обрадовалась, когда узнала, что отец все получил, пребывает в добром здравии и очень доволен посылкой.

На второй месяц проживания в Нишанташи я начала горько тосковать по отцу. Тоска заполняла мой разум и сжимала сердце. Я-то теперь могла общаться с внешним миром и гулять среди людей, а он оставался узником.

Наш особняк стоял посреди прекрасного парка. Дом был очень удобным. После того как я приехала и обставила его на свой вкус, он стал выглядеть еще уютнее и богаче. Хоть все и выглядело так, будто мы снова вернулись ко всем «неудобствам» прежней жизни, к которой я привыкла — кухне, богатому столу, поварам, служанкам и слугам, — я не могла не думать об отце и той тюремной жизни в ссылке в Салониках, которая выпала на его долю. Горькие мысли об этом не отпускали меня в Нишанташи.

Я всю свою жизнь возношу благодарственные молитвы Аллаху: он направил меня к отцу, когда тому нужна была помощь, чтобы сделать его счастливым, а причиной расставания с отцом стало счастливое событие, которые было целью отъезда. Судьба позволила мне счастливо выйти замуж за отца моего ребенка. Моего мужа звали Фахир-бей. Наша природа, наши чувства, наши с мужем мысли совпадали, мы тряслись друг над другом, и наша любовь продлилась всю жизнь.

Только здоровье у моего мужа было слабое, и от крошечной перемены погоды ему становилось нехорошо. Зимой мы жили в Нишанташи в моем доме, летом — в Эренкее, в его доме. Понедельник, весь день и вечер, был нашим приемным днем. У нас были искренние друзья, и мы проводили чудесные вечера в общении с ними. Воспоминания об этих вечерах все время проносятся у меня перед глазами, я с тоской думаю о них.

Отец подарил мне фортепиано с двойной клавиатурой марки «Плейер», которое было изготовлено и преподнесено музыкальной фабрикой в честь двадцать пятой годовщины восхождения отца на престол. Подобного фортепиано я никогда в своей жизни не видела ни в Стамбуле, ни во Франции.

Моим преподавателем по игре на фортепиано стал известный профессор Хеге; в приемные дни он приходил к нам с супругой, и я играла на пианино гостям. Он от всей души поощрял мое рвение и очень любил меня. И как следствие такой любви — наотрез отказывался брать деньги за уроки.

Мы переезжали в летний особняк в Эренкее в начале мая. Особняк на тридцать шесть комнат высился посреди большого участка, его окружали подсобные хозяйственные строения, которые можно назвать фермой. Вокруг особняка были разбиты виноградники, раскинулись фруктовые сады и цветники, у нас был свой огород. Утром и вечером мы ходили купаться. На лодке выходили в море, любовались закатом. По вечерам выезжали на экипаже на прогулки по берегам Фенербахче и Мода. Мой муж был очень чутким и душевным человеком. По натуре он был прирожденным художником, рисовал прекрасные картины маслом, а например, спорт оставлял его равнодушным.

Муж любил нашу пасторальную жизнь в Эренкее. По должности он был секретарем посольства при аппарате Министерства иностранных дел, но не хотел делать посольскую карьеру и надолго оставаться в Европе, предпочитая скромную должность секретаря посольства рядом с семьей на родине.

Мы были очень счастливы, когда внезапно началась Первая мировая война и все изменилось. Многие наши друзья стали военными и ушли на фронт. Моего супруга освободили от воинской службы, поскольку у него было слабое здоровье. Наступили трудные времена. За ними последовали еще более горькие и бедственные дни. В кризисный период Балканской войны отца решили вернуть в столицу. В один прекрасный день его доставили в Стамбул на борту немецкого судна. В качестве места уединенного проживания ему назначили дворец Бейлербеи.

Мы получали известия о его здоровье, однако увидеть его не было возможности. Я написала дяде, преемнику отца, а кроме того, главе Меджлиса и великому визирю, обратившись к ним с просьбой не лишать нас возможности видеться с отцом. Спустя неделю пришло позволение видеться с отцом в первый день каждого праздника, при условии, что с нами будут находиться жены и дети охранявших отца офицеров.

Наступил первый день Рамазан-байрама — наш первый визит. На пристани Бешикташ нас ждал баркас. Всей семьей мы прибыли на причал. Так, с помощью баркаса, нас доставили в Бейлербеи, на другую сторону залива.

Наша встреча получилась скорее печальной, чем радостной. Слишком долгой для многих членов семьи, в отличие от меня, была разлука с любимым отцом. Все по очереди обнялись и поцеловались. Супруги офицеров и их дети собрались вокруг нас и не сводили с нас глаз ни на минуту. Приходилось сдерживать волнение и радость.

Повар отца приготовил для этой встречи особенно изысканные блюда. Я никогда не забуду этот торжественный обед: может быть, в последний раз, вместе с братьями и сестрами, большой семьей мы сидели за столом, во главе которого — наш высокочтимый отец. Из рассказов отца нам стало ясно его непростое положение.

Наступил вечер, пришло время уезжать. Расставание давалось нам очень тяжело. Горько и неспокойно было у всех на душе. Снова обнявшись, мы спустились на причал к ожидавшему нас баркасу. Через два месяца должен быть Курбан-байрам. Мы утешались надеждой на то, что тогда нам снова предстоит счастливая встреча. Каждую неделю мы встречались с братьями и сестрами, собирали и отправляли отцу все необходимое через евнухов.

Наконец пробежали длинные дни ожидания — и наступил Курбан-байрам. Поскольку мы с мамой были в Эренкее, мы отправились в Бейлербеи, навстречу другим членам семьи, на автомобиле. Сестры и их матушки еще не приехали с пристани Бешикташ.