Книга Незваный, но желанный - Татьяна Коростышевская

Оберег на моей груди потеплел и завибрировал, директриса отшатнулась в испуге.

— Прости, Гелюшка, дуру старую!

Попрощались мы дружески, поцеловались даже троекратно. Елизавета Афанасьевна пообещала за Гриней присмотреть и посулила нам с ним скорую встречу, так как всенепременно Григорий Ильич оправдаться передо мною способ изыщет.

Я спустилась по главной лестнице, на душе было отчего-то неспокойно. Крестовского обнаружила в углу вестибюля на кожаном диванчике, окруженного приютской ребятней. Митька сидел у него на коленях, сосал конфету и играл чародейской сапфировой серьгой. Встретив мой взгляд, Семен изобразил комическую сокрушенность и весело подмигнул.

— Начальник сказывал, ты прощаться пришла, — подошли ко мне Мишка с Костиком.

— Уезжаю. — Я обняла пацанов по очереди. — Писать буду.

— Рыжий твой тоже обещал, что напишешь. — Мишка всхлипнул. — А Костылю в ноги каких-то стрел пустил.

— Щекотит, — прислушался к себе калека, — и вроде как огнем туда-сюда тилибомкает. Семен Аристархович говорит, у меня каналы силы не туда пошли, оттого ходилки усохли, сказал, тренировать их и чародейски и по-простому.

— Перфектно!

Приближающийся Крестовский дробился в десяток маленьких Семенов сквозь накатившие на меня умильные слезы. Шел он медленно, но не только потому, что приноравливался к шажочкам блаженненького малыша, я видела, что каждый шаг дается чародею с трудом.

Подскочив к Семену, я подставила плечо.

— Устал дяденька, — пропел Митька тоненько, поднял ко рту облизанную палочку, дунул и протянул чародею целехонького леденцового петушка. — На-кась, поправься.

Крестовский угощение взял, присел на корточки и взял мальчишку за плечи.

— Запомни, Дмитрий, никогда так больше не делай.

— Ты кушай, дяденька. Нешто не понял, без тебя так не сдюжу?

Сироты, окружившие нас со всех сторон, настороженно примолкли. Семен поднял на меня абсолютно несчастные глаза, вздохнул, вернулся к Митьке.

— Сделаем так, малыш, дядя чародей сейчас твои силы запечатает… — Он быстро сдернул с мочки серьгу и приложил ее к детскому уху. — Не бойся, это на время.

— Леденчик кушай! — хихикнул пацан, сапфир блеснул от движения.

Крестовский засунул в рот петушка, щеки раздулись по-мышиному, повторил манипуляции со второй серьгой, сплюнул на мрамор пола чистую палочку и щелкнул пальцами. Сапфиры побледнели и растаяли.

Пружинно поднявшись, чародей обратился ко мне:

— Можем идти.

С четверть часа еще я целовалась и тискалась с ребятишками, всплакнула даже. А на улице спросила:

— Митька тебе с леденцом сил передал?

— Редкий дар у ребенка, можно сказать, исключительный. Поэтому… — Семен вдохнул холодную влагу полной грудью. — Не важно. Слушай, Попович, а не закусить ли нам с тобою на дорожку?

— Если платишь ты.

— Совсем поиздержалась?

— На букетах в основном.

— Ладно, веди, показывай, где тут столичных сыскарей покормят вкусно.

Ресторацию я выбрала с расчетом, чтоб пройти мимо «Фотографического храма искусств» господина Ливончика.

— Соломон! — помахала, глядя в витрину. — Выйди на минутку.

— Геля! — Ливончик выглянул, скрылся в салоне, вернулся с двумя большими конвертами. — Твой портрет, за который уплачено, и другой такой же жениху, господин Волков просил не раскрашивать.

Крестовский гнуму поклонился и стал рассматривать мой раскрашенный витринный лик, сверяя его с оригиналом. Ни то ни другое ему не нравилось.

Я принялась многословно, по-гнумскому обычаю, прощаться.

— Погоди! — Ливончик схватил меня за шею, заставляя пригнуться. — Как поедешь… — Он бросил быстрый взгляд на Семена. — До Змеевичей ни с кем в разговоры не вступай и ни боже мой ни от кого угощения не бери.

— Чего? — протянула я удивленно.

— Я все сказал. — Гнум чмокнул меня в щеку. — Маменьке поклоны и все в таком роде.

И он ушел, звякнув дверными колокольчиками. Крестовский на них задумчиво посмотрел.

— Хороший амулет и полный. Надеюсь, этот сопливый малышонок не менее мои сапфиры зарядит. Попович, рот закрой, я голоден.

Я ничего не понимала, вообще ничего. И тон у шефа был таким показательно противным, и слова немилосердные. Что он, что Гриня — два сапога пара. Нет, бежать! Прочь, в столицу, к любезным товарищам, к привычной службе! Стоп, Геля, подумай. Ладно, Волкова ты знаешь мало, но уж Семушку своего изучить успела, даже со скидкой на твою кошачью в него влюбленность. Подлости в нем нет, а вот хитрости изрядно. Не болтай, вопросов не задавай. Так надо.

В ресторации шеф выбрал столик у окна, сделал заказ, всесторонне и основательно обсудив его с официантом, и, ожидая подачи блюд, рассеянно на меня воззрился.

— Евангелина Романовна…

— Семен Аристархович, — отозвалась я тем же тоном, откладывая горбушку.

— О делах наших скорбных побеседуем?

— С превеликим удовольствием. — Хорохорилась я перфектно, и голос не дрожал, и глаза не влажнели. — Приступайте.

Я подозревала, что сейчас мне дадут отставку, и вовсе не служебную.

Крестовский отвел взгляд.

— Зла на тебя не держу, ты барышня молоденькая, неопытная, оттого ветрена…

Тут халдей принялся накрывать на стол, и чего там у меня дальше с качествами не ладилось, расслышать не удалось. На поверхности супа плавало блестящее пятно жира, меня замутило. Крестовский, продолжая говорить, расправил на коленях салфетку, взял ложку.

— …более молодого соперника… — Он попробовал суп, остался доволен. — …собою приятного, воспитанного и…

Есть не хотелось, я отодвинула тарелку.

— А то, что ты от Григория Ильича нынче уедешь, к лучшему. Ежели чувства ваши крепки, разлука их лишь укрепит. — Крестовский покончил с первым, кивнул подавать горячее. — Это я тебе с ответственностью, подкрепленной опытом, заявляю.

— Какая удача, — пробормотала я, — что смогла я получить совет от пожилого товарища.

Шеф крякнул и насупился, я принялась выписывать на скатерти столовым ножом вензельную букуву «Г».

— И какое невыразимое счастье, ваше превосходительство, что вы, с вашею мудростью, мое новое положение молниеносно уяснили и разложили все по полочкам. Господин Волков, он… Я только его увидала, поняла: вот оно, настоящее, а что прежде бывало, не более чем увлечения. — Я рисовала сердца и стрелы, крахмальный лен под ножом уже стал лохматиться. — Любовь, страсть, единение душ. Мы с Григорием Ильичом идеальную пару составили.

— Да уж наслышан.