Книга Принц Полуночи - Наталья Игнатова

«Ковры»…

Убийца задохнулся. Скатился вниз, не касаясь ступеней Схватил, не глядя, сразу с полдюжины носовых платков, сунул их под воду и вновь помчался наверх, прижимая мокрую ткань к лицу.

Действовал он четко. Потому что медлить было нельзя. Пальцами толкнул смотровую пластину. Так и есть, стены уже горели. Проклятый священник лежал рядом с дверью. Надо думать, в последний момент испугался смерти, пытался выбраться из горящей комнаты.

Ключ легко повернулся в замке.

Из тюремных покоев пахнуло жаром. Потолок угрожающе потрескивал, осветительные пластины лопались с болезненным звоном.

Не отнимая от лица мокрых платков, палач одной рукой ухватил свою жертву за ворот…

… Боль была такая, что несколько мгновений он ее просто не чувствовал. Лишь корчился на полу, хватая ртом воздух, задыхаясь от дыма. Следующий удар был по лицу. В переносицу. И этот удар стал последним.

Отец Алексий быстро обыскал тело. Оружия не нашел и вылетел за дверь, захлопнул ее за собой, запер на два оборота. Он знал, конечно, что оставляет в комнате труп. Уж сейчас-то бил наверняка. Осколки носовой кости ударили в мозг. С этим не живут. Даже Звери не живут. И все-таки запер дверь.

По задымленной лестнице вниз. На улицу.

Несколько секунд священник просто дышал. Он настолько свыкся с мыслью о неизбежной смерти, пока лежал в горящей комнате, ожидая появления убийцы, что сейчас каждый глоток воздуха казался первым в жизни. Однако дом горел. И следовало поспешить.

Отец Алексий толкнул вверх выкрашенную под дерево дверь гаража. Здесь еще работали осветители, и две машины сияли в ярком беловатом свете гладкими боками, бессмысленными выпуклостями лобовых стекол.

Какой-то американский внедорожник, судя по всему из самых последних. И российская «Нива». Священник быстро оглядел обе машины. «Ниву» узнал. Ее заднее сиденье он не спутал бы ни с каким другим. Надо полагать, именно эта машина на ходу.

Отец Алексий скользнул за руль. Не глядя, протянул руку к кармашку для ключей.

Пусто.

Еще не веря, священник пошарил там пальцами, заглянул даже.

Пусто.

Зверь не имел привычки оставлять ключи от машины в этом традиционном, специально для них сделанном пластиковом кармашке.

— Мать твою в бога душу, — яростно прошептал отец Алексий.

У Зверя были в кармане какие-то ключи. Они попались под руку при обыске, но священник спешил, поэтому не обратил на это внимания. Искал-то оружие. Почему-то уверен был, что убийца шагу не сделает без хотя бы простенького пистолета.

Значит, надо возвращаться. Нечего и думать завести машину без ключей — никогда это толком не получалось, сколько ни учился. А выбраться из этой глуши без автомобиля можно и не успеть. Зверь говорил о церемонии. Вдруг он ожидал гостей? Они ведь могут появиться уже утром. Будут искать. Нет. Пешком не уйти.

Ладно, снять с трупа ключи не страшнее, чем сделать трупом живого человека.

Священник разыскал в наборе инструментов тяжеленную монтировку, глотнул напоследок чистого ночного воздуха, вернулся в задымленные сени и бегом помчался по лестнице наверх, закрывая лицо мокрым обрывком собственной рясы.

Олег дышал дымом. В ушах звенело, и кружилась голова. Комната горела, волосы потрескивали, убийца чувствовал, как скручиваются от жара брови и ресницы. Он закашлялся, выплевывая кровь, комком стоявшую в горле.

Проклятый священник. Как же быстро уходят чужие жизни. Вчера одна. Сегодня другая…

А дверь оказалась заперта.

Олег взвыл от ярости, с размаху ударив плечом в тяжелое дерево. Вот и попался, идиот. Давно ли смеялся, мол, проще стену сломать.

Уже понимая бесполезность попыток, он снова ударил. Всем телом. Наверное, этого делать не следовало, потому что удар отозвался болью в черепе, снова потекла кровь, заливая и без того перепачканную рубашку. Проскрежетав ногтями по двери, Олег сполз на пол. Остался сидеть, уронив голову на горячие резные планки.

Вот так и умирают…

У него оставалась еще одна жизнь. Еще одна, кроме своей собственной. Значит, умрет он не скоро. Не быстро. Не задохнется и даже сгорит не сразу… Может, получится потерять сознание от дыма?

Нет! Нельзя! Нельзя умирать. Только не так, не в огне… Он не сгорит, он не должен, не может…

Ужас сменялся яростью. Бессмысленной, рычащей, безрассудной.

Не огонь… Нет, только не огонь.

Задыхаясь и кашляя, он вновь стал подниматься на ноги. Цеплялся руками" за плачущую лаком резьбу. Пальцы липли…

Дверь распахнулась неожиданно. И Олег, потеряв опору, рухнул на колени перед отцом Алексием.

Кажется, его кости ломались под ударами. Череп, во всяком случае, точно треснул. Потом снова пришли темнота и ночная тишь. Здесь не было места жару и пламени. Огонь не успел. Опять не успел.

Выдергивая из кармана убийцы простенький брелок с двумя ключами, священник увидел, что Зверь улыбается. Эта улыбка на обожженном, разбитом, залитом кровью лице была настолько жуткой, что отец Алексий, сам себе удивляясь, ногой отпихнул тело Зверя обратно в комнату. И вновь закрыл дверь на ключ.

Выбраться из дома во второй раз оказалось сложнее. И все-таки священник нашел выход на улицу. Вернулся в гараж. Убедился, что «Нива» действительно на ходу. После чего, оставив мотор включенным, он разлил по полу, расплескал по стенам содержимое трех больших бочек с горючим, опустошил бак второго автомобиля. И, выезжая, с силой приложился бортом своей «Нивы» к металлическим несущим, по которым поднималась и опускалась дверь гаража. Искры брызнули радостной, слепящей дугой.

Он успел. Успел вынестись за ворота. Красивый терем за спиной священника застонал протяжно, охнул, просел, и пламя грохочущим бесом взвилось к черному небу.

Живой или мертвый, Зверь получил могилу, которой заслуживал.

«В конце концов, — холодно сказал себе отец Алексий, он погиб именно при пожаре, еще десять лет назад. И все это время жил по ошибке. Кто-то должен был восстановить справедливость».

— Олег… Олежка…

Голос был знакомым. И он был… прохладным, в нем звенели капли, прозрачные, ледяные капли, что падают весной с тонких сосулек в звонкие зеркальца воды.

— Олежка, вставай. Ну, вставай же. Ты можешь.

Встать? Куда там! Даже думать о том, чтобы пошевелиться, и то было больно.

Но голос звенел, просил, настаивал. Голос не давал соскользнуть обратно в гулкую темноту. Олег не видел, кто говорит с ним, но ему и не нужно было видеть. Это лицо он знал, знал во всех мелочах и подробностях, знал глазами, цепкими, памятливыми глазами художника, знал руками, чуткими пальцами музыканта, губами знал робкую теплоту и нежность ее губ, бархатную мягкость кожи, он знал ее запах и вкус, он знал ее дыхание…