Книга (не) зажигай меня - Марианна Красовская

Удивительно, как быстро я научилась читать его лицо! Вот настроение Эстебана мне удавалось угадывать далеко не всегда. Я порой не понимала, счастлив он или зол, а если зол, то на кого: на меня, на себя, на прислугу? Впрочем, в его присутствии я думала совершенно о другом. Стоило ему меня коснуться — даже ненароком, даже краем рукава — и я заливалась краской, а в животе екало, будто я летела вниз на качелях. Пропадали все мысли, слабели колени, дышать было трудно! А уж когда он меня целовал, я забывала, что внутри меня огонь — напротив, я растекалась как вода. Даже воспоминания о его поцелуях кружат голову.

Наверное, у меня был совершенно глупый и мечтательный вид, когда я думала об Эстебане, потому что Герхард ткнул меня локтем в бок, а взгляд Аяза вдруг стал очень злым.

Едва удержалась от детской выходки: очень хотелось показать ему язык. Сразу и согрелась, и повеселела. С аппетитом выхлебала не самую вкусную кашу, завернула в салфетку ломоть хлеба с сыром: сейчас не стоит в себя пихать много еды, укачает еще! А вот на следующем привале пригодится.

День прошел спокойно, как в вязком тумане. Подозрительные мужчины вели себя подозрительно тихо, торговец травил байки, Аяз рассказывал о франкских обычаях и новинках, а я переводила. К вечеру мы все почти подружились. В этот раз трактир был богаче, каждому нашлось место. Нас с Милисентой поселили в комнате для особых гостей: здесь была даже своя, отдельная мыльня. Без водопровода, конечно, но воду принесли. А уж нагреть ее я запросто сумела сама. Смыв грязь и усталость, мы плотно поужинали. Милисента уснула сразу на своей половине огромной кровати, а я ворочалась с боку на бок. За день вдоволь надремалась на плече у Герхарда: то и дело проваливалась в сон, поэтому даже не удивилась, что ночью спать мне уже не хотелось. Накинула шаль поверх ночной сорочки, выглянула в коридор — хотела кликнуть служанку и попросить теплого молока — и замерла в дверях, наткнувшись на взгляд черных глаз.

Сердце заколотилось как сумасшедшее, дыхание перехватило. Аяз тоже был полуодет: рубаха расстегнута до самого пупа, штаны сползли на бедра, черные волосы свободно спадают на плечи. Отчего-то вид его смутил, заставил жарко вспыхнуть щеки. Что я, полуголых мужчин не видела? У отца в замке по летнему времени оборотни по двору и вовсе в портках бегают. Да и братья мои лет до шести могли голышом по дому носиться. Герхард при мне переодевался не раз, отца и дядю Кирьяна не раз обнаженными до пояса видала. Только все они (кроме братцев, конечно) шерстью заросшие как звери. У отца даже на спине седые волосы имеются. А у Аяза грудь голая, совсем без волос. Только от пупка начинается темная дорожка растительности, уходящая вниз, за пояс штанов.

В полутьме коридора он не выглядел юношей. Это мужчина, и мужчина, кажется, опаснее, чем отцовские воины. Под его тяжелым взглядом остро почувствовала, как неприлично облегает моё тело тонкий батист сорочки: темные соски просвечивают сквозь белизну ткани. Впрочем, плечи и грудь прикрыты шалью.

Мысленно надавав себе пощечин, шагнула назад, в спасительный покой спальни. Вслед долетело по-славски: "Доброй ночи, минем шабаки".

8

К утру я убедила себя, что ничего страшного не произошло. Подумаешь, увидел меня мужчина полураздетой — так не обнаженной же! Да и вообще сорочка у меня куда более закрытая, чем туалеты некоторых придворных дам! Осталось четыре дня, и я навсегда расстанусь с Аязом. Наши пути пересекутся вряд ли, слишком разные у нас статусы. Я — леди Оберлинг, внучка кнесса Градского, а он всего лишь простолюдин. Ну пусть сын купца или зажиточного однодворца, судя по роскошной одежде. Но все равно мне не ровня. Мне его и на улице замечать не положено, если он, конечно, не в дедовой волости живёт. Спрашивать побоялась — ну как себя выдам этим вопросом?

Мы ведь с Герхардом не говорили, куда едем: в Славию к родственникам в гости, и всё. А уж кто у нас родственники — дело десятое. Хотя я, понятное дело, подозревала, что коли у Аяза кто-то из родителей родом из Степи, можем и близко жить. Дедова волость — пограничная. А вообще кнеса Градского нынешний степной хан ненавидит, за что — мне так и не поведали, хоть я и выспрашивала. Дед сказал, что я мала о том знать, а матушка и вовсе руками разводила: дескать, поссорились они уже позже, когда она отцовский дом покинула. В общем, нет между Степью и той волостью, где я жить буду, мира и согласия, а значит, никаких степняков я не встречу, можно не бояться.

Третий день тянулся как кисель, да еще за окном серый дождь начался. В карете сделалось невыносимо душно, а окна не открывали, иначе морось проникала внутрь. Хорошо хоть кучер зажег нам маг-светильник: можно было видеть друг друга. От скуки спросила Аяза, сколько ему лет. Почудилось мне, что ли, что он значительно старше, чем я сперва думала? Оказалось, всего девятнадцать. Все-таки юнец, мой ровесник.

— Вы, наверное, единственный сын у родителей? — поинтересовалась я.

— Я первенец, — покачал головой степняк. — У моего отца всего девять детей, шестеро от моей матери и трое от наложниц.

Я раскрыла рот от изумления: наложницы? Да в Славии полвека как забыли это оскорбительное для женщин слово! Понятное дело, что состоятельные мужчины по-прежнему заводят любовниц, но обществом это осуждается. Посмотрела в смеющиеся глаза Аяза и выдохнула: шутит, скорее всего. Вряд ли отец такого большого семейства нашел столько денег, чтобы отправить старшего сына учиться во Франкию. Неважно. Все мы хотим казаться кем-то другим, оттого и врём случайным попутчикам. Возможно, и торговец вовсе не торговец, а в звякающем саквояже прячет яды в склянках, а вдова, к примеру, наследная принцесса Франкии, везущая дипломатические письма. И Аяз вовсе не Аяз, а какой-нибудь Нариман, сын степного хана. Тогда, пожалуй, можно с ним и подружиться. Я лукаво улыбнулась своим мыслям, поудобнее устраиваясь на твердом плече Герхарда.

— Вы очень близки со своим охранником, — как-то ровно, но очень оскорбительно сказал степняк.

— Герхард служит мне с рождения, — пояснила я, прикрыв глаза. — Он мне всё равно что брат. Его дед служил моему деду. Его отец служил моему отцу. Герхард — мой оруженосец, если так понятнее.

— У вас нет оружия, кроме, разумеется, кинжала, что вы прячете в юбках — заметил Аяз.

— Я выразилась фигурально. Метафорически. Иносказательно. Вы разумеете, что значат эти слова?

— Я в университете учился, — несколько обижено ответил юноша. — Я вас понимаю. А его не понимаю.

— Почему? — приподняла брови я.

— Как можно быть таким… равнодушным?

— Он — оборотень-медведь. Я — волк. Наши виды никак не сочетаются. В природе волки и медведи никогда не составят пару. Вот и мы друг в друге мужчину и женщину не видим.

Глаза степняка округлились. Вот чудной, не знает элементарных вещей!

— Вы — оборотень? — потрясенно уставился он на меня.

— Я из Галлии. Это страна оборотней вообще-то. Ничего удивительного.

Аяз нахмурился и замолчал. Ушел в себя. Ну вот, напугала парня.