Книга Последний стожар - Дмитрий Емец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ева, прижавшаяся животом к полу, снизу прекрасно видела всё, что они хватают. Она ожидала чего-то ценного или необычного, а тут всё было заурядно. Какая-то одежда, хомячье колесо, бутерброд с плесенью, несколько деревянных стрел, выбивалка для ковров, прищепки, вставная челюсть…
Пламмель и Белава кидали всё не в контейнер, который так и оставили валяться на полу, а в обычный с виду пакет. Правда, Ева заметила, что, хотя в пакет вталкивают порой очень крупные вещи, он всё прекрасно вмещает и даже не становится объёмнее.
Электричка, замедляясь, подъезжала к станции. Внезапно рыжий выпрямился и сердито спросил:
– Белава, ты его нашла?
Девушка мотнула головой:
– Может, да. Может, нет.
– Как это?
– Я торопилась. Бросала всё подряд.
Рыжий сдвинул брови:
– Ладно… после разберёмся… он мог быть под мороком… Сматываемся! – резко сказал он.
Белава замолчала, и оба быстро прошли в тамбур. Вскочив, Ева увидела, как в окне промелькнули их удаляющиеся фигуры.
Оставаться дольше в этом ужасном месте Ева не могла. Она бросилась по проходу, чтобы немедленно выскочить из вагона или перебежать в следующий, но тут что-то схватило её за лодыжку. Перчатка! Шерстяная! С редкими белыми полосками!
Ева отодрала перчатку от своей ноги и хотела отбросить, но перчатка успела перехватить её за запястье, а потом непонятно как, перебирая пальцами, вдруг оказалась у неё на руке. Ева выскочила в тамбур и оттуда на платформу, снова кратко почувствовав, словно продирается сквозь смыкающуюся за ней вощёную бумагу.
На платформе было полно народу. Но опять все упорно набивались в соседние вагоны, где образовалась давка, – этого же вагона не видели в упор. За воротом у Евы кто-то завозился, и на плечо выбрался котошмель. Отряхнулся. Расправил крылья. Почесался задней лапой. Вид у него был такой, будто он хочет сказать «мяу», но вместо этого котошмель зажужжал.
Визжок и любимая змея Клеопатры
Есть семьи, живущие групповым умом – прочным таким, в веках проверенным. Поддерживающие каждого своего члена, держащиеся как единый монолит. И даже если такие семьи не очень умны в отдельных своих зелёных веточках – они всё равно хорошо держатся на плаву. А есть вроде бы умные семьи, но где все члены отбегают друг от друга, не желая терпеть недостатки и неудобства – и семьи разваливаются, переставая существовать буквально на глазах: как обмылок в горячей воде.
Немного успокоившись, Ева решила избавиться от перчатки. Электричка к тому времени уже унесла своё составное тело к городу, и, сорвав перчатку с руки, Ева швырнула её с края платформы. Перчатка пару раз подпрыгнула и затихла рядом с выглядывающим из-под платформы полосатым матрасом, на котором, высунув язык, лежал грязно-жёлтый пёс уже, видимо, не дворянской, а железнодорожной породы. Грохот вагонов пса ничуть не пугал. Перчатку пёс обнюхал с вежливым любопытством, однако, ввиду её несъедобности, интереса к ней не проявил.
«Уж отсюда-то не вылезешь!» – мстительно подумала Ева про перчатку.
Решив, что на сегодня впечатлений достаточно, она на ближайшей электричке отправилась домой. Эта электричка была уже самой добропорядочной. Невидимая вощёная бумага не рвалась, магов не встречалось, а тамбуры были забиты дачниками и велосипедистами. Твёрдые рули велосипедов толкали Еву под рёбра, а каменные сумки дачников – под колени, но она так и проторчала в тамбуре до своей станции. Всё вроде бы было нормально, но Еве мерещилось, что кто-то не сводит с неё глаз. Два или три раза Ева останавливалась, а один раз даже пошла навстречу потоку, но опять же ничего подозрительного не обнаружила. Ни рыжего Пламмеля, ни его спутницы Белавы, ни кого-либо ещё.
«Померещилось!» – подумала она и заставила себя выкинуть всё из головы.
Мамы дома уже не было. Ева протиснулась в прихожую, из неё в полутёмную, с тикающую часами комнату – и плюхнулась на диван, который, как старый трухлявый гриб, немедленно окутался пылью. Запах пыли и сам диван подействовали на Еву успокаивающе. В детстве дедушка часто рассказывал ей на этом диване сказки, где традиционный сюжет щедро дополнялся красочными сценами:
«Ну, короче, идёт Иван-царевич по лесу, а навстречу ему зомби. Типичный такой челюстноротый гомидид. Открывает он свои жевала и спрашивает: «Ты, Иванушка, печень мою не видел? Найди её, а я тебе пригожусь!» Нашёл Иванушка его печень и пошёл дальше вдоль реки. Видит: навстречу ему русалка плывёт, а в руке у неё змея. «Иванушка, змею мою не подержишь?» Смотрит Иванушка на змейку – а это коралловый аспид, любимая змея Клеопатры. «Ах! – восклицает он. – Чудо какое! Вторичноротый эукариот! Хордовый, позвоночный! Инфракласс: лепидозавроморфы! Зрачок вертикальный! Окраска ярко-контрастная, с чередованием красных, жёлтых и чёрных колец! Погоди, я зомбика позову её подержать! Он свою печень нашёл, ему теперь всё можно!»
Ева обожала дедушкины сказки настолько же, насколько их боялась. После таких сказок ей повсюду мерещились монстры, и все они тоже были эукариоты, все хордовые, все плацентарные и позвоночные. Чтобы спасти ребёнка от неуёмного дедушкиного воображения, мама придумала, что этот диван – волшебный. Пока Ева сидит на нём – ни один монстр не сунется. И Ева слушала дедушкины сказки только на этом диване. Вот и теперь она сидела на нём, переживая испытанный в электричке страх, и у дивана искала спасения.
«Ничего не было! Мне всё померещилось!» – сказала она себе.
Котошмель вылез на спинку дивана и широко зевнул, продемонстрировав Еве, что и он тоже ей померещился. С полчасика просидев на диване, Ева успокоилась и прочитала котошмелю небольшую лекцию о бредовых видениях.
– Ты будешь глюк номер шестнадцать, – сообщила она.
Котошмель глюком быть согласился, но тут же взлетел и, перехватив в воздухе у шкафа моль, занялся питанием. Пока он уплетал моль, Ева начала включаться в привычную жизнь. Написала маме, что вернулась домой, потому что у неё разболелась голова. Поначалу Ева собиралась написать правду, но на экране телефона правда выглядела полным бредом:
«Мам, тут такое было! Маги в электричке поубивали друг друга, а одного даже выпили какой-то трубой. В школу я, короче, не пошла. Ты там предупреди классную, что ты в курсе».
Сама Ева с классной руководительницей старалась общаться как можно меньше. Классная была не злая, как учительница в целом нормальная, но очень уж вкрадчивая. Еве постоянно казалось, что она ходит кругами и вынюхивает неблагополучие, как лисичка, издали приглядывающаяся к больной птичке. Вроде бы и ничем ещё птичка себя не выдала, и зёрнышки клюёт, и в стае держится – а лисичка уже задумчиво так к ней присматривается.
Про уход папы ни мама, ни Ева ничего ей не говорили, но кто-то из девчонок в классе, видно, проболтался. Недели две назад классная вдруг села рядом с Евой и проникновенно сказала, что, когда ей было десять лет, её папа с мамой развелись, а у папы были огромные аквариумы с рыбками. И папа уехал, и аквариумы уехали вместе с ним. И никогда больше у них аквариумов не было. Классная говорила об этом просто, без особенных эмоций, но в её рассказе была тихая грусть и тоска. И одновременно взгляд лисички… Странная смесь. Ева буркнула, что да, рыбок жалко, и с тех пор старалась лишний раз классной на глаза не попадаться.
