Книга Объектно-ориентированная онтология: новая «теория всего» - Грэм Харман

Короче говоря, от философии мы ждем рассказа о свойствах, присущих каждой вещи(everything), но также мы хотели бы, чтобы она поведала нам о различиях между разными видами вещей. Мне кажется, что все модерные (modern) философии слишком спешат начать со второй задачи еще до того, как они последовательно выполнят первую.

Как уже упоминалось, главное преимущество плоской онтологии заключается в том, что она предотвращает внешнее контрабандное проникновение в философию любой преждевременной таксономии. Доминирующей таксономией Средневековья, конечно же, было абсолютное различие между Творцом и Творением. Любая философия этого периода, которая попыталась бы создать «плоскую онтологию», одинаково относящуюся к Богу, людям и животным, оказалась бы на тонком льду с концептуальной, а возможно, и с правовой точки зрения. Атеистический, рационалистический современный философ сегодня легко смеется над погрязшим во мраке невежества Средневековьем с его рыцарями, монахами, феодалами и дуализмом Творца и Творения. Однако нововременная (modern) философия пользуется таким же ложным дуализмом (не все дуализмы плохие, они всего лишь ложные), просто вводя новую и столь же невероятную таксономию, состоящую из человеческой мысли с одной стороны и всех остальных вещей (everything else) Вселенной с другой. Хотя сейчас никого не посадят в тюрьму, не будут пытать или заживо жечь на кострах, опыт показывает, что в запасе есть и другие кары для тех, кто дерзнет бросить вызов этой модерной таксономии. Если вам не кажется правдоподобным, что люди, какими бы интересными мы сами себе ни казались, заслуживают того, чтобы полностью занять собой половину философии, тогда вы в одной команде с критикой модерной (modern) мысли объектно-ориентированной онтологией. Нет никаких сомнений в том, что люди — весьма примечательный вид живых су-ществ. Мы способны делать удивительные вещи, на которые кажутся неспособными даже растения и животные, не говоря уже о неодушевленной материи. Мы запустили космический корабль, расщепили атом, взломали генетический код — и это только последние наши достижения после тысячелетий, потраченных на открытие колеса, пивоварения, производства стекла, сельского хозяйства, использования огня, приручения домашних животных и разработку самых первых хирургических техник. Однако все эти удивительные вещи, даже если мы предположим, что животные не могут сделать почти ничего столь же сложного, а мы сами как вид, несомненно, представляем для самих себя особый интерес, не делают человека автоматически достойным того, чтобы присвоить себе половину всей онтологии. Тем не менее таков вердикт современной (modern) философии со времен Декарта и Канта, чьи идеи подразумевают, что мы не можем говорить о мире без людей или о людях без мира, но лишь об изначальной корреляции или взаимосвязи между ними: представление, справедливо раскритикованное Квентином Мейясу под вывеской «корреляционизма» (53).

Вероятно, наиболее важный выпад против этой модерной таксономии последовал со стороны Латура, который определяет модернизм как представление о том, что существуют два постоянных и не связанных между собой царства, известных как природа и культура, и задача Нового времени (modernity) состояла в том, чтобы очистить две эти области друг от друга (54). Согласно этой модели, природа есть область железобетонных детерминистских законов, где в принципе всегда возможны объективные ответы, а культура — это зона борьбы за власть и территория произвольных проекций персональных ценностных систем, и две этих противоположных категории смешивать никогда нельзя. Латур попытался заместить эту, как он ее называет, «Конституцию Нового времени» (modern constitution), плоской моделью, где все акторы (и «природные», и «культурные») имеют одну и ту же базовую задачу. Все человеческие и нечеловеческие акторы стремятся выстроить связи с другими акторами ради того, чтобы стать сильнее и убедительнее. Этот подход известен как акторно-сетевая теория (АСТ), он пережил бум в социальных науках, хотя оставался при этом презираем и отвергаем науками естественными, возможно потому, что отдает предпочтение наукам об обществе и не является, несмотря на свои притязания, таким уж взвешенным и беспристрастным (55). Тем не менее, несмотря на свои возможные антиреалистические изъяны, метод АСТ скрывает в себе значительный потенциал, и это причина, по которой объектно-ориентированные мыслители считают Латура одним из важнейших интеллектуалов прошлого столетия. ООО, однако, обожает его по причинам, отличающимся от причин, по которым его обожают другие. Возьмем только один пример. Последователи Латура регулярно пребывают под впечатлением от его идеи, что природа и культура с трудом поддаются взаимному разделению, поскольку в нашу эпоху существует множество гибридов, состоящих из человеческих и нечеловеческих сущностей: такова, к примеру, озоновая дыра, расширяющаяся в результате деятельности человека, но, подобно природному явлению, находящаяся вне человеческого контроля. Хотя данная интуиция насчет гибридных сущностей остается ценной, нам стоит отказаться от предположения, что все сущности являются природно-культурными гибридами, поскольку это подразумевало бы, что оба важнейших модернистских ингредиента (природа и культура, или же мир и мышление) должны присутствовать повсюду и во все времена. Вместо гибридов нам стоит говорить о соединениях (compounds). Они могут состоять как из чисто «природных» сущностей (таких как углерод и кислород в молекуле углекислого газа), так и из чисто «культурных» (вроде Европы с ее смешанной греческо-иудейской культурной основой). Сказать, что «все есть гибрид», — означало бы сказать, что природа и культура всегда смешаны: эту идею следует отбросить, поскольку она сохраняет оба термина, от которых собирается избавиться Латур.

Завершая эту вступительную дискуссию, мы готовы теперь обсудить одну из ключевых особенностей ООО: ту необычайно высокую ценность, которую она придает эстетическому опыту.

глава 2 Эстетика — корень всякой философии

В предыдущей главе большинство «теорий всего» было подвергнуто критике за четыре основные недостатка: физикализм, «меньшизм», антификционализм и буквализм. Я надеюсь, что на этом месте большинство читателей согласится с тем, что теория всего должна уметь объяснять нематериальные сущности (esprit de corps побеждающего футбольного клуба) не хуже материальных (атомов железа). Вероятно, многие согласятся также и с тем, что сущности средних и крупных размеров (лошади, радиовышки) нужно воспринимать не менее серьезно, чем сущности мельчайшие (струны из одноименной теории). Наконец, немалое число читателей согласится и с тем, что «теория всего» должна также что-то сказать и о сущностях вымышленных (о Шерлоке Холмсе, о единорогах), а не просто их элиминировать, заменив все обсуждением их основы (процесса, потока, нейронов). Тем не менее я подозреваю, что четвертый пункт, объектно-ориентированная критика буквализма, покажется многим читателям чрезмерным. Если мы откажемся от буквального значения слов как нашего привилегированного пути к истине, как же мы спасемся от неверифицируемых мистических утверждений? Тогда почему бы просто не выкрикивать бессмысленные звуки в трагикоабсурдном танце в масках животных, как это делали дадаисты в «Кабаре Вольтер»? Это пункт, под которым рационалисты часто предпочитают подвести черту. Ранее я уже приводил цитату американского философа-рационалиста Эдриана Джонстона о приоритете буквального языка и сделаю это сейчас снова, поскольку его позиция вызывает восторг своей ясностью: Многочисленные постидеалисты XIX и XX столетий к пропаганде легковесного мистицизма, чью базовую логику трудно отличить от логики негативной теологии. Ее неизменный шаблонный каркас таков: есть определенное x; это xне может быть рационально и дискурсивно схвачено на уровне любых категорий, понятий, предикатов, свойств и т. п. (56)