Книга Избранная и беглец - Оливия Штерн

Лависия сжала губы, окинула Айрис недовольным взглядом.

— Так чего ты сюда пришла? Что тебе нужно?

— Платье, мама. Дай мне одно из твоих, старое. И башмаки. Я же не могу разгуливать по городу вот так…

Лависия молча подошла к двери и опустила засов. Затем еще раз смерила Айрис недобрым взглядом.

«Чужая, какая же она чужая, — устало подумала Айрис. — Почему со мной все так?»

— Откуда эта сорочка? — внезапно хриплым шепотом спросила мать. — Говори!

— Я… ее нашла. В лесу, — Айрис опустила глаза. Она никогда не умела врать, никогда.

Мать протянула руку, пощупала ткань и тут же отдернула пальцы, словно обжегшись.

— Ты лжешь. Ткань не наша. Где шлялась?

— Мама… я упала в ручей, намокла вся… А потом нашла эту рубаху, в лесу. Может, кого ограбили…

И посмотрела матери в глаза, честно и открыто.

Лависия судорожно выдохнула, сделала попытку улыбнуться, но получилась неприятная гримаса.

— Хорошо. Будь здесь, я сейчас вынесу тебе одежду. И… не думаю, что отцу стоит видеть тебя… тут… и в таком виде.

Айрис хотела броситься матери на шею, но передумала. Кивнула покорно.

— Хорошо, матушка. Ты меня очень выручишь.

Мать хмыкнула и торопливо вышла.

Айрис осталась одна. Огляделась, с удовольствием отмечая, как чисто и опрятно в лавке, как хорошо смотрятся по углам тяжелые кресла из старого, потемневшего дуба. На прилавке, поверх аккуратно расстеленных льняных полотнищ, красовались мечи, узкие кинжалы, топорики, латные перчатки и еще много всякой всячины. За прилавком на деревянных распорках висела новенькая бригантина, очевидно изготовленная на заказ для богатого горожанина — из-под пластин выглядывал бордовый бархат. Айрис вздохнула. Здесь, в лавке, было хорошо. Так и осталась бы… навсегда. Правда, из всех домочадцев любил ее только маленький братик, самый последний ребенок, ему всего-то шесть годков сейчас…

Но рано или поздно придется вернуться в замок, к Рато. Только и остается надежда на патера.

Ноги не держали. Айрис добрела до кресла, опустилась в него, положила руки на широкие подлокотники. Теперь, когда она смогла скрыться от Проклятых, всю ночь пробираясь через лес и слыша за собой шаги чудовища неизвестной породы, усталость накатывала свинцовыми волнами. Ступни пекло, колени ныли. Глаза против воли начали слипаться, и Айрис, чтобы не уснуть, время от времени щипала себя за руку.

Наконец где-то в глубине дома хлопнула дверь, и вскоре в лавку торопливо вошла матушка, неся на согнутой руке платье, и в другой руке — деревянные башмаки, какие всегда обувала служанка. Поджала сердито губы, когда увидела расположившуюся в кресле Айрис.

— Вот, бери, надевай и уходи.

Айрис дернулась, как от пощечины. Да лучше бы ударила, чем вот так.

— Матушка… — Голос предательски дрогнул.

— Уходи, — глухо сказала женщина, ее плечи под легкой шалью поникли, — тебе не нужно здесь оставаться. Хоть и не говоришь, где была, я вижу, что на тебе скверна.

— Это всего лишь рубашка.

— Ты меня за дурочку держишь? Ни в одном из наших городов не ткут такой ткани. Знаю я, где ты могла разжиться ею. Ответь только честно — ты с ними спала? С Проклятыми?

Айрис смотрела на женщину, которая когда-то дала ей жизнь, и не могла понять — ну как же так можно? Ведь она, Айрис Ленне, за всю свою недолгую жизнь не сделала никому ничего плохого. И уж тем более не сделала ничего плохого матери и отцу. Так отчего же матушка смотрит так сердито, почти зло, и почему задает такие вопросы, от которых щеки расцветают горячими пятнами?

— Я… я не знаю иных мужчин, кроме своего мужа, — наконец ответила Айрис.

Опустила глаза и, взяв платье, быстро натянула его поверх рубахи. Протянула руку за башмаками, снова встретила осуждающий взгляд матери. И тут словно что-то горячее взорвалось, вскипело в груди. И Айрис неожиданно для себя самой разозлилась. А разозлившись, внезапно почувствовала себя совершенно свободной.

— Почему ты так на меня смотришь? — Она схлестнулась с матерью взглядами. — Сама-то ты хорошо по ночам спишь? После того, как отдала меня палачу?

— Дура, — сипло ответила Лависия, — как была дурой, так и осталась. Не поумнела. Я сделала для тебя все, что могла, чтоб ты жила с достойным мужчиной, с благородным…

— Твое определение «благородный» не делает его достойным. Ты продала меня палачу, мамочка. Надеюсь, эта мысль не даст тебе покоя…

Последние слова Айрис почти выплюнула. Быстро сунула ноги в башмаки и, уже стоя в дверях, обронила:

— Я сперва навещу патера Сколта и пожалуюсь ему на то, что барон измывается над собственной женой, матерью наследника. Над женщиной, которую клялся любить и оберегать.

— Не позорься, — догнало ее сиплое.

— Да мне плевать. Я уже не опозорюсь. Разве что вы опозоритесь, а?

Она вышла и побрела по переулку, не оглядываясь. И все равно осталось непонимание. Как же так? Почему ее мать совершенно искренне считает благом отдать дочь мерзавцу? Может, в самом деле что-нибудь не так с самой Айрис?

* * *

Патер Сколт, волею святого храма назначенный духовником семьи Ревельшон, проживал в скромном доме неподалеку от базарной площади, которая примыкала к возвышению, где в незапамятные времена был отстроен замок Ревель, и получалось так, что дом патера словно прятался в тени баронского замка. Впрочем, сам патер Сколт тоже пребывал в тени хозяина этих земель: маленький и сухонький, с большими залысинами и печальными голубыми глазами, он всегда держался незаметно, показываясь из-за широкой спины Рато исключительно в тех случаях, когда было уж совсем необходимо. Например, если во время суда, вершимого бароном, требовалось процитировать Писание или напомнить о размерах штрафа за выбитый глаз.

Уже подходя к дому Сколта, Айрис усомнилась в правильности своих действий. В самом деле, захочет ли патер, который лысой своей макушкой едва доставал барону до плеча, заступаться за его жену? И тут же отбросила эту неприятную мысль. Патер Сколт был маленьким человеком, но при этом имел большое сердце. Наверняка они вдвоем придумают что-нибудь.

Разговор с матерью окончательно сбил Айрис с толку. Теперь она перестала соображать, что правильно, а что нет. Лицо матери, поблекшее с годами, словно выцветшее, так и стояло перед глазами. Может быть, она была очень несчастлива с отцом? Но при чем тут Айрис? Мать сказала, что мечтала о лучшей доле для своей дочери. Но почему тогда эту лучшую долю она видела себе именно так. Мысли прыгали как блохи, сплетались в клубок, а во рту отдавало горечью, и на горло словно ошейник нацепили — тугой кожаный ошейник, какой обычно надевают на злющих псов. Айрис давила рвущиеся на волю рыдания, а слезы все равно своевольно катились по щекам.