Книга Подчинённая. Дилогия - Патрисия Грей

— Да, у меня термос с собой. В портфеле. Люблю в поездах пить хороший кофе.

— Да, не откажусь, — нервно куснув верхнюю губу, говорю я.

Пока он занимается тем, что достаёт с верхней полки портфель, а затем, снова опустившись на соседнее сиденье, вынимает термос и стальные цилиндрические стаканы с изящной резьбой по центру, я прислушиваюсь к себе.

Те эмоции, которые я испытываю — для меня однозначно новы. Новое часто пугает, даже когда сулит что-то необыкновенно-приятное. В данном случае, я прежде всего не понимаю, как себя вести с ним и чего он в действительности от меня хочет. Взглядом он меня просто трахает, когда задерживает его на моих глазах. Это совершенно явное мужское желание женщины, в данном случае, меня, между тем не сопровождается чем-то сально-скабрезным. Он трахает меня взглядом очень элегантно. И его то улыбка, то полуулыбка несёт в себе оттенок какой-то иронической усмешки, будто его веселит то, что он находит меня сексуально привлекательной.

Я же не знаю, как реагировать. Во-первых, он мой начальник. Мой начальник на прежней работе был очень далёк от сексапильности. Он корячился и кряхтел, когда доставал из стола бумаги; прилюдно чесал, корябал пальцами, задницу, правда вряд ли отдавал себе в этом отчёт; говорил ужасно монотонно и скрипуче, будто престарелый преподаватель предпочитающий читать с учебника; и вообще выглядел, как какой-нибудь сантехник из ЖЭКа, которого зачем-то одели в тёмно-серый костюм, да ещё и на пару размеров больше, чем следовало.

У меня есть присущая мне черта, когда дело касается секса. Я так воспитана, что думать могу довольно откровенно, и даже, если чувствую в этом необходимость, похабно, но на словах и в поведении — я стандартная скромница. И это не поза. Я действительно очень стесняюсь. И я ни разу не позволяла себе выпускать джина из бутылки — в прошлых отношениях самое скабрезное, что я позволяла себе говорить, и то, откровенно пунцовея от ужасной похабности, которую себе позволяла — это словосочетание "заняться этим". Просто заливалась краской. Потому что понимала, что оно означает, а я не привыкла обсуждать подобное.

— Я хотела бы заняться этим, — когда у меня было подходящее настроение.

Это звучало ужасно глупо и очень фальшиво, я это прекрасно понимала. Будто кто-то совершенно неопытный и с отсутствием музыкального слуха, вдруг принимался бренчать на гитаре. Но я даже слово "минет" боюсь произнести, а слово "куннилингус" у меня вызывает чувство какой-то пластмассовой речевой конструкции вроде "монтажа гипсокартона". Я не нахожу сексуальными эти слова, но, наверное, сказать их мне легче, чем произнести слова "сосать" и "лизать" в контексте сексуальных отношений. При этом мысленно я, разумеется, употребляю именно их.

Возможно именно поэтому мой бывший и счёл меня бревном в постели, из-за этой дурацкой зажатости в словах и движениях. При этом я не считала, что вела себя, как бревно. Просто я стеснялась менять позы сама и ждала, когда инициатором этого будет он. А ещё мне не хотелось изображать страсть и удовольствие, словно похабно накрашенные порноактрисы в соответствующих фильмах. Их дикий ор или одинаково произносимые типа страстные вздохи с практически одинаковой периодичностью всегда вызывали у меня смесь брезгливости и отвращения. И я не хотела подобия этой бездарной игры в постели.

Впрочем, справедливости ради, стоит отметить, что я ни разу сильно не возбуждалась с ним. Он странно пах — не отвратительно, а именно — странно: солоновато с оттенком какой-то лежалой, когда-то влажной тряпки, к которому примешивался запах дешёвого мужского дезодоранта. Он много суетился в постели, а когда сильно возбуждался, будто совсем обо мне забывал. Делал своё дело, заканчивал и тут же уходил. Я иногда вообще возбудиться не успевала, скорее просто нервничала, когда это всё начиналось. И не раз вздыхала с облегчением, когда всё заканчивалось. Стирала с себя влажной салфеткой сперму, шла в душ и только там получала удовольствие. Не от мастурбации. От тёплых упругих струй. Мне казалось что я смываю с себя что-то не очень приятное. И потому чувствовала облегчение. Сродни тому, которое испытывает человек, долго терпевший переполненность мочевого пузыря и наконец-то добравшийся до туалета, где с чувством отдался долгожданному мочеиспусканию.

В последние несколько дней мне вообще было не до мыслей о сексе. Тем более, что после расставания с бывшим, они вызывали у меня скорее дискомфорт, чем интерес или сексуальное возбуждение. Да и в целом я никогда не была заинтересована в сексе настолько, чтобы это всерьёз занимало мои мысли. Пожалуй, меня больше занимали и откровенно беспокоили страхи о том, что я просто фригидна.

И вот пожалуйста — мужчина, которого я знаю всего-ничего, просто взял и провёл ладонью по моему бедру, задрав ткань юбки. Поцеловал мои пальцы. Да и просто — сказал, что нам необходимо будет спать в одном номере.

Сумасшествие какое-то. Я хотела устроиться эйчаром, согласилась из-за хороших денег на должность секретаря, а теперь, в поезде, который несёт нас в командировку, узнаю, что должна буду выполнять обязанности эскортницы. Слово "эскортница" для меня обозначает именно секс за деньги, а вовсе не сопровождение, о котором он сказал. И я не верю в то, что он имел в виду только это.

И вот теперь, зажатая между стеной поезда и им, я должна как-то отреагировать. Выстроить какую-то линию поведения в новых, неизведанных и пугающих для меня условиях. И это очень трудно, потому что у меня нет на это времени — всё происходит очень быстро.

Его предложение выпить кофе для меня — что-то вроде желанной передышки и смены темы, в которой я чувствую себя дискомфортно. Я его не знаю. Я его не понимаю. И я растеряна.

Он протягивает меня стакан с тёмным, ароматным напитком, который чуть посплёскивается в нём. Запах обалденный. Будто кофе только что сварили в шикарной кофейне.

— Он без сахара, — Руслан Львович сообщает это как данность, а не как намёк на то, что можно и подсластить.

— Хорошо, — отвечаю я.

Кофе горячий и вкусный. Чуть терпкий, чуть горьковатый и не содержащий ни намёка на кислинку. Мне нравится. А ещё мне нравится то, что мы пьём его молча, сидя ровно по ходу поезда.

Спустя минут пять, забрав пустые стаканчики и насадив их один за другим на горлышко термоса, Руслан Львович убирает его в портфель, стоящий у ног, и поворачивается ко мне:

— Я тебя смутил?

— Есть немного, — слабо выдохнув, тихо отвечаю я.

— Почему?

Он смотрит на меня прищуренным взглядом своих красивых глаз и меня пронизывает странное чувство, что сейчас может решиться моя судьба. Что от моего ответа зависит очень много. И я снова вспоминаю об обещанной зарплате, об арендной квартирной плате и о радости матери и сестры. Наверное, я слишком долго тяну с ответом, потому что он, чуть наклонясь ко мне, произносит с некоторым нажимом в голосе:

— Меня интересует честный ответ.

Нервно сглатываю. Снова кусаю губу. Заставляю себя посмотреть в его внимательные, изучающие меня глаза.