Книга Лжедимитрий - Даниил Мордовцев

— С зверями, князь? О нет, мне жаль бедных зверей.

— Панна права. Но битва — удел мужчины.

— И женщины… — добавила Марина тоже загадочно.

— О! Она у меня Иоанна д’Арк! — весело сказал Мнишек, взглядывая многозначительно на царевича.

Марина чувствовала, что она вновь краснеет. Она чего-то ждала и — боялась.

— О! Счастлив должен быть тот монарх, который найдёт свою Иоанну, — медленно сказал Димитрий.

Затрубили рога. Поле охоты и лес были близко. Поле было ровное, открытое, с двух сторон окружённое лесом, который раскидывался с одной стороны по полугорью и кое-где открывал небольшие прогалины; с другой стороны синел сплошной бор, упиравшийся в извилистые берега Днестра.

В лесу тихо. Но это не мёртвая тишина: это не северный бор, угрюмую тишину которого изредка нарушает треск сухих ветвей, ломающихся под тяжёлою ступнёю медведя-анахорега; южный лес говорлив столько же, сколько северный молчалив, задумчив. Тут говорит и дикий голубь, и пёстрый сорокопудик, и задорливый кобчик. Особенно настойчиво выговаривает что-то голубь-припутень, речь которого напоминает речь гугнявого ребёнка.

Слышны в лесу и человеческие голоса, но тихие, сдержанные. За опушкой леса, под тёмным развесистым грабом, сидят трое и изредка перекидываются словами. По одежде видно, что это «хлопы», местные крестьяне. Около каждого лежат мешки, и почти во всех мешках что-то вздрагивает, движется…

— А ты, дядьку Ничипоре, сам, кажешь, бачив его? — говорит молодой парень в белой рубахе и в соломенной шляпе.

— Та бачив, як возив лисицию на паньский двир, — отвечает другой, в тёплом малахае.

Его, кажуть, маленького хотили заризати — так царское тило зализо не бере.

— От диво! — удивляется парень в соломенной шляпе. — Так вин и утик?

— И утик.

Парень засвистел. Ему очень понравилось, что царевич «утик»…

— Що ж вин теперь на москаля вдаре?

— Вдаре.

— Пропав же теперь москаль! А кажут, люди москалеви добре жиги… У Почаив[6] приходили москали-богомольцы, так казали, що у их нема хлопив. Оце поживе чоловик у пана лито та зиму, а як приде святый Юрко[7], так той чоловик и йде куды схоче.

— Овва! Дурни москали! — заметил третий, в полушубке. — А як же вин свою хату покине?

Этот вопрос, по-видимому, озадачил беседующих. Но вопрос так и остался вопросом, потому что в это время из-за кустов показалась фигура в тёмно-зелёном коротеньком казакине со множеством ремней, шнурков и огромным буйволовым рогом в медной оправе. Хлопы встали и сняли шапки, поглядывая то на пришедшего, то на свои мешки…

— А где же Марек? — спросил пришедший.

— Марко там, пид тройчатым грабом, — «малахай».

— У него лисица?

— Лисиця та заиц, пане.

— А у тебя что?

— У мене заиц, пане, та дике козиня сайгачиня молодое.

— А у тебя?..

Опросив хлопов, панский псарь-дозорца сказал:

— Как услышите два рожка, мой и пана Непомука, зараз развязывайте мешки и пускайте зверей.

— Добре, пане, знаемо, як робить, щоб на верби груши були, — отвечал весёлый парень. Но его мешок не понравился дозорце: слишком он был неподвижно «скучен» в отличие от своего хозяина…

— Развяжи мешок, — приказал дозорца.

— От иродова дитина, не дождавсь московського царевича — взяв та и здох… — И хлопец так и залился смехом, вынимая из мешка мёртвого зайца.

Раздавшийся вдруг сигнал не дал дозорце времени на брань… Тотчас ответил он протяжным воем своего рожка «пану Непомуке», и в то же время десятки голосов огласили лес из конца в конец: «Ату-ату! Ого-го-го! Ого! Ату-ату!»

Это кричали хлопы, облавой обступившие лес по панскому наказу и выгонявшие зверя на охотников. Развязали свои мешки и те хлопы, что сидели в лесу в засадах — выпустили своих пленников. Бедные звери, долго томившиеся в мешках и снова вспугнутые голосами облавщиков, стремглав понеслись из лесу в открытое поле — на верную смерть.

А на поле уже шла отчаянная травля. За каждым зверем, выскочившим из лесу, неслись собаки вперемежку со всадниками. Переливчатый лай собак, возгласы охотников и псарей, разноголосое гуденье рожков и стоны лесных облавщиков — от всего этого и не зверь мог растеряться и броситься в пасть смерти.

Впереди всех несётся князь Корецкий. Лиса, которую он наметил, вытянувшись в струнку и ущулив подвижные уши, забирает к Днестру — надо ей перерезать дорогу, бросить или на собак, или на доезжачих. Старый, толстый Мнишек силится перегнать поджарого зайца. Пан Тарло, пан Домарацкий, пан Стадницкий, маленький панич Осмольский, которого едва видно на седле, князь Вишневецкий, знатная и незнатная шляхта — все за работой.

Один царевич середи поля в каком-то раздумье. И лошадь под ним стоит смирно, поводя ушами.

А дамы на лошадях — в стороне, на возвышенье. Всё поле перед ними — словно развёрнутый лист бумаги. Там и сям двигаются тёмные точки, едва заметные, и человеческие фигуры на конях…

— Что ж он стоит статуей? — нетерпеливо спрашивает пани Тарлова.

— Кто, пани?

— Царевич.

— О, пани, он ждёт дракона, — лукаво замечает Урсула, взглядывая на Марину.

— Какого дракона, пани?

— Того, которого Марыня видела.

Но вместо дракона из лесу показывается медведь. Дамы ахают. Медведь, преследуемый криками облавщиков и собаками, грузно бежит через поле. Бросившаяся было на него собака взвизгивает и, словно скомканная тряпка, отлетает на несколько шагов… Медведь идёт по направлению к царевичу. Охотники замечают это и поднимают крик. Мнишек, Вишневецкий, пан Тарло и пан Домарацкий поворачивают коней и скачут к царевичу.

— Борис! Борис Годунов идёт на вас, ваше высочество! — громко кричит пан Домарацкий царевичу.

— Спасайтесь, ваше высочество! — отчаянно кричит Мнишек. — Не подвергайте ваши жизни опасности…

— Ваше высочество! Идите на Годунова! Ссадите его с престола! — настоятельно кричит Домарацкий.

Царевич точно опомнился. Поднявшись на седле и одной рукой подобрав удила, а в другой держа большой двуствольный пистолет, он поскакал наперерез медведю. Медведь остановился, как бы нюхая землю… Дамы вскрикнули от ужаса. Остановился и царевич — медведь был в нескольких шагах…