Книга Восемнадцатый лев. Тайна затонувшей субмарины - Алексей Смирнов

Юра проскользнул сбоку, со служебного входа, не обратив на себя внимания вахтера, склонившегося над кроссвордом. Когда он подошел к обшарпанной двери с табличкой «Военно-исторический отдел», та распахнулась, извергнув двух господ, пожилого и молодого. Они явно не относились к категории обычных посетителей, военным отставникам. На них были дорогие костюмы, тот, что помоложе, на ходу тыкал пальцем в экран новомодного смартфона.

– А, эстонец, проходи! Я уж думал, что ты совсем пропал, – из-за ближнего к двери стола Юре махнул рукой его давний знакомый, начальник отдела каперанг в отставке Виктор Валентинович Седых.

Как и большинство стариков, всю жизнь проходивших в погонах, каперанг не нашел в себе сил полностью «переобмундироваться». На ногах у него были черные флотские ботинки, а из-под дурацкого клетчатого пиджака, купленного, вероятно, на развалах «сэконд хэнда», выглядывала форменная кремовая рубашка, почти не ношеная. Советское интендантство, выдавая офицерам ежегодно новые рубашки, явно верило в кавказское долголетие отставников.

– Потомки адмирала Путятина, отец и сын. Сеть закусочных «Сытый фраер», – пояснил Седых, кивнув головой на дверь. По его виду нельзя было понять, говорит он серьезно или иронизирует. – Состоят в оргкомитете ассамблеи «Морского собрания». Видел, конечно, портянку на фронтоне? Такие, брат, времена. Частично самоокупаемся. У них там одних потомков Нахимова пять штук. Даже Колчак имеется. Дыбенки на них нету! Ну, а ты с чем пожаловал?

– Вот! – Юра плюхнул на стол бутылку с ностальгической этикеткой «Вана Таллин».

– Спасибо, удружил! Молодость вспомню. Я ведь четыре года в начале шестидесятых в Таллине служил, на тральщике. Сколько мы мин с войны потаскали, не счесть. Только пузырьков этого ликера больше выпито.

Бутылка перекочевала в ящик стола, и Седых приготовился слушать.

– Виктор Валентинович, слышали, наверное, что С-28 моего деда нашли? Я в Швецию собираюсь, может, нырнуть на лодку удастся. Бабушка земли попросила взять, для могилы на Серафимовском. Ну вот, теперь пытаюсь информацию об «эске» собрать, раньше как-то не получалось – произнося эти слова, Юра непроизвольно посмотрел на большой фанерный чемодан, обитый черным дерматином, стоявший у стены за спиной Седых. Все обращавшиеся к нему за помощью знали, что там хранится «малый архив ВМФ», газетные вырезки, копии приказов и, главное, два десятка общих тетрадей, куда начальник отдела заносил всякую всячину, от адресов и телефонов потомков матросов «Потемкина» и «Памяти Азова» до «казусов», как он выражался, привлекших когда-то его внимание.

– Есть, есть кое-что, – перехватил его взгляд Седых. – Несколько лет назад твоя бабушка у нас была, но ее я не стал посвящать, стальная старуха, у нее обо всем свои четкие представления, казусы ей не нужны.

Седых раскрыл чемодан и, покопавшись в нем, выудил одну из общих тетрадей с вложенной в нее газетной ксерокопией.

– Я этой «эской» еще в 85-м году заинтересовался, когда перешивали подшивку «Красного Балтийского флота» за 41-45 годы. Мне самому воевать не пришлось, пацан был еще, но опалило, как говорится. Мины на Балтике после войны тралили, тонули, ребят хоронили. Меня самого контузило. В общем, все перечитал, почти как про свое время. И вот что нашел. Взгляни. Ничего не удивляет?

Это была копия первой страницы номера многотиражки за 30 июля 1942 года. Под названием – эпиграф: «Смерть немецким оккупантам». Ниже значилось: «Ежедневная краснофлотская газета Краснознаменного Балтийского флота».

Передовица почти во всю страницу рассказывала о катерниках: «В шторм и под огнем врага краснофлотцы и командиры н-ского соединения катеров бесстрашно и стойко решают поставленные перед ними задачи. На днях катера товарища Бывальцева высадили десант на одном из островов Финского залива…»

Не то. Ниже наивное стихотворение флотского поэта: «И в море, и в гавани узкой, где только ни встретится враг, пускает торпедою русской ко дну его русский моряк…»

Стихотворение было проиллюстрировано не совсем удачно, видно, чтобы просто заткнуть образовавшуюся дыру, плохой фотографией двух стоявших у стенки подлодок, прижатых одна к другой. На рубке ближней к стенке виднелись обозначения С-28. Ее напарница, тоже по виду «эска», неотличимая от первой, несла литеры С-27.

На фронтальных частях рубок обеих лодок имелись еще значки, сделанные, по-видимому, белой краской. На С-28 это была цифра 3, вписанная в звезду, а на ее «напарнице» – пятерка в звезде.

– Ну, что скажешь? – услышал Юра нетерпеливый голос Седых.

– А что я могу сказать? Только то, что есть теперь подтверждение, С-28 действительно воевала с номером на рубке, но только исключение было сделано не для одной лодки, а для двух. Вы читали, конечно, заметку из Швеции?

– Здесь она у меня, эта заметка. В кондуите. Нормальная журналистка, не пошла по верхам, получила объяснение в штабе ВМФ. Только не это главное. Я ведь тоже фотографией заинтересовался, потому что твердо знал о приказе удалить все обозначения. А тут почему-то вывесили. Я прочесал все, что у нас имелось по этой лодке, с ветеранами говорил. В документах ничего не нашел, но один бывший моторист из той же бригады, он сейчас уже умер, вспомнил, что «эски» вроде действительно готовили к переходу на Северный флот, поэтому, мол, и прифрантили. Подарок североморцам от сражающейся Балтики. Пропаганде тогда много внимания уделяли, вот и хотели всему миру показать, что Геббельс брешет, будто весь Балтфлот заперт в Финском заливе. Вроде была даже задумка фотокора в поход отправить, чтобы он снял всплывшие С-27 и С-28 на фоне замка Гамлета в Хельсингере. Потом от идеи отказались как невыполнимой, но обозначения так и оставили. Но вот какая штука. Ты ведь в Дзержинке немного поучился, знаешь, что такое звездочка и цифра?

– Конечно, число одержанных побед, – отозвался заинтригованный Юра.

– Вот именно! – торжествующе провозгласил отставной каперанг. – Здесь-то и заключается казус. С-28 потопила пять кораблей противника, а три – двадцать седьмая «эска».

Либо с номерами сделали рокировку, либо лодки заставили «обменяться» победами.

В комнате повисло молчание.

«Снег белый», – непроизвольно выдохнул спустя мгновение Юра. Эту фразу он придумал и использовал в детстве, чтобы поставить на место перевернувшийся мир. Она напоминала о том, что рядом существует нечто неизменное и надежное. Так было, когда мама сообщала ему, что у него будет «новый папа», или когда он метался в жару и, казалось, летел вместе с вращающейся комнатой в бесконечную пропасть.

– Я, конечно, этого дела так не оставил, – продолжил Седых, насладившись произведенным эффектом, – съездил в архив ВМФ в Гатчине и запросил материалы по С-28 и С-27. Но сел на мель прямо на крейсерской скорости. Ничего у них нет. Все передано в 90-м году, когда страна зашаталась, в спецархив КГБ в Москве. Я поинтересовался, навскидку, что еще в столицу уехало. В 85-м я закрытую диссертацию писал по морским диверсионным операциям Великой Отечественной. Был один десант 43 года в Крыму. Сорок человек высадили, их немцы и татары обложили, в горы загнали, почти месяц там отсиживались, трое только вышли, остальные полегли. И вот какой неприятный нюанс. Продукты у них кончились, людоедство в группе началось. Немцы потом соответствующие фотографии в своей пропаганде использовали. Я их видел, мороз по коже. Я ведь спецдопуск на эти материалы получал, их и тогда кому ни попадя не выдавали, а в 90-м все по этому десанту Лубянка забрала. Я это к чему? Зачищали чекисты по-крупному перед распадом Союза, понимали, что «спецдопуски зеленого цвета» появятся, с портретами американских президентов, которые почти любое хранилище откроют. Значит, что-то особо чувствительное с этими двумя подлодками было. Ниточка моя оборвалась. Лодки погибли, старики из бригады, которые могли что-то знать, поумирали. Вот так.