Книга Воздушные замки - Джоанна Лэнгтон

Для этого все средства хороши. Что ему стоит сказать, мол, девушка может летать на метле или же нести золотые яйца… Яхтсменка, бред какой! Куда убедительнее прозвучало бы его заверение, что дочь выращивает орхидеи для королевского дворца, или вышила крестиком подушку величиной с Главную площадь.

– Плохого в этом ничего нет, ты прав, отец. Но и хорошего тоже. Окончим этот бесполезный разговор, прошу тебя!

Черепахи отпрянули от стекла, принялись вновь водить свои бесконечные хороводы среди серебристых потоков воздушных пузырей. Андерс Трольстинген с гримасой боли на лице уселся в глубокое кожаное кресло, положил на стол свои руки.

Жгуты жил, набрякшие вены, узловатые пальцы. Ногти указательного и безымянного пальца на правой руке желтые от табака…

Совсем старик, подумал Карстен, обошел стол и, приблизившись к отцу, поцеловал его в затылок. Затем тихо произнес:

– Я ценю твою заботу, но не всегда могу поступать так, как ты мне предлагаешь. А разговор с Харальдом я продолжу сам, ты согласен? Отдавая дань вежливости, узнаю при первой же возможности, когда его дочь сдавала экзамены по парусному спорту и каковы ее успехи.

Андерс Трольстинген сжал кулаки и ударил по столешнице.

– Вот это другой разговор, сынок! Но в таком случае не тяни, отправляйся немедленно. И не ударь лицом в грязь! Понадобится, бери моего пилота и мой вертолет, Харальд с нетерпением ждет тебя. Впрочем, и его вертолет в твоем распоряжении, он звонил мне утром и просил, чтобы ты наведался на Хиркенхольм как можно скорее!

«Милая Салли! Не знаю, как тебе, а мне очень грустно чувствовать, что постепенно жизнь меняется не в лучшую сторону. Знаешь, я старею и чувствую себя больной и разбитой! Как-никак, мне уже за двадцать!

Я старая дева, Салли! Не было в моей жизни роковой любви, неземных страстей, безумных связей, жутких разрывов… Никто меня не бросал, и я никого не бросала! Салли, когда девушка любит, весь мир кажется ей радостным и безоблачным! Это правда, так пишут в книгах.

А как влачу свое существование я сама? Вокруг стены, рожденные по проекту милой мамочки. Но обитают в них вокруг меня чужие люди. Вчера Харальд поругался с Ингрид, накричал на жену, а ведь она куда лучше его.

А еще Гертруда кормит меня как на убой. Салли, я не знаю, как жить дальше! Харальд болеет, у него расшатанные нервы и прочее. И еще – тяжелая работа. Посмотри, что в мире происходит с нефтедобычей! Ингрид весь день плакала, я успокаивала ее, как могла, а потом разрыдалась сама, и меня стала утешать уже Ингрид. Жаль, что я не могу называть ее матерью. Ведь отца у меня не было, а мать живет в моем сердце до сих пор.

Наверное, я дура, моя дорогая Салли. Прости меня за это письмо. Вскоре напишу еще. Прощай, да хранит тебя Бог! Вспоминай хоть изредка помнящую и любящую тебя Присциллу».

Письмо, как и все предыдущие, легло на дно потайного ящика. Господи, да если б и была у нее сестра, разве она стала бы писать ей о таких глупостях? Ну почему я одна на белом свете, почему мне суждено было остаться сиротой? – горестно подумала Присцилла. Где теперь найти родную душу, чтобы излить свое беспокойство?

Неужели нельзя отыскать родственников отца, узнать от них подробности ее семейной истории? Почему мать так жестоко поступила, не оставив ни фотокарточки, ни письма, способных хоть немного пролить свет на их прошлую жизнь? В чем заключалась тайна ее лондонской жизни, почему мать скиталась по свету и нигде, кроме Норвегии, так и не смогла отыскать подходящего уголка, где бы ее душа почувствовала себя дома?

Спасибо Харальду, что он подружился с мамой…

Наверное, я просто устала, поэтому меня и одолевают грустные мысли, продолжала невесело размышлять Присцилла. Нет, пожалуй, мама не скиталась по свету, а путешествовала, заодно умудряясь побеждать на конкурсах архитектурных проектов. Сколько замечательных зданий построено в мире благодаря изумительному таланту Элеоноры Вудхаус! Нельзя ею не гордиться!

Присцилла внимательно взглянула на свое отражение в зеркале. Зеленые глаза выглядели спокойными, но некоторая настороженность в них присутствовала. Только настороженность или настоящая тревога?

Отец потребовал немедленно явиться к нему. Но зачем она могла понадобиться ворчуну в такое время? Да и раньше Харальд Люксхольм не баловал ее своим вниманием, никогда не звал к себе, ни о чем не расспрашивал.

Ему достаточно было просто знать, что дочь находится в доме, что у нее есть занятие. Отцу нравилось, что Присцилла растет скромной, безропотной девушкой. Но, по его мнению, ничего специфически женственного не должно было проглядывать в ее облике, поэтому одежда на Присцилле казалась мешковатой, и уж никак не подчеркивала прелестей стройной фигуры.

Шерстяное платье синего цвета не радовало глаз. Прическа выглядела более чем скромно: темно-каштановые волосы были собраны на затылке в простой пучок.

А еще отец не позволял дочери интересоваться тем, что происходило за пределами дома. Вернее, за пределами Люсефьорда и Хиркефьорда. Остров был, считай, его феодальным владением. Старик давно возомнил себя полновластным хозяином всех своих родных, всей прислуги и прочих подчиненных ему людей.

Харальд Люксхольм чувствовал себя Богом, был волен казнить и миловать своих домочадцев и не видел в этом ничего дурного. Так жил его отец, так жили дед и прадед. Он владел женой, как предметом, так же он относился и к дочери.

Еще будучи совсем маленькой девочкой, Присцилла поняла, как ей вести себя в подобных обстоятельствах, догадавшись освоить тот род занятий, в котором у нее была хоть какая-то самостоятельность.

Харальд когда-то лично преподал ей основы искусства хождения под парусом, за сумасшедшие деньги заказал лучшему мастеру-корпуснику швертбот. С тех пор равной в парусном спорте Присцилле не было.

Но и соревноваться ей тоже было не с кем. Вход в Хиркефьорд посторонним яхтсменам был заказан, на соревнования в другие города девушку не пускали.

Нефтяной магнат устроил у себя морской заповедник для приемной дочери. И пригласил судей, чтобы экзаменовать ее и присваивать спортивную квалификацию. Зрители на те экзамены, естественно, не допускались!

Да, среди подводных скал Присцилла не утонет, но запросто сгинет в море тоски и скуки. Уже, считай, сгинула, подумала девушка и показала зеркалу язык. Сама во всем виновата. Надо быть более дерзкой, что ли. Может быть, попробовать всем грубить, и Харальду в первую очередь?

При отце дочь держала язык за зубами, зная, что одно неосторожное слово может вызвать бурю гнева. Она неоднократно видела, как крепкие кулаки Харальда обрушивались на ее бедную мачеху. Ингрид Люксхольм, страдая от жестокого нрава своего мужа, пыталась сделать так, чтобы Присцилла жила по-другому, более свободно. Но у нее ничего не получалось.

А мама, мама давно умерла… Были и у нее странности в характере, что сейчас говорить. Присцилла помнила, как, будучи еще совсем малышкой, приезжала с ней на Хиркенхольм, где к тому времени вот уже пять лет, как обосновался в своем внушительном доме сам Харальд.