Книга Расплата - Сергей Волков

– Это квартира номер 86? – спросил он тоненьким голосом, сличая что-то в записной книжке.

– Да! А тебе кого? – удивленно спросил я, оглядывая паренька – таких «пажей» я видел только в кино про американских миллионеров, они там носят пиццу и любовные записки.

– У меня послание и пакет Воронцову Сергею Степановичу! – ужасно важным тоном ответил «паж», и добавил: – Это вы? Тогда позвольте войти!

Я впустил это чудо в квартиру, предъявил паспорт, и получил в замен конверт и небольшой сверток, запечатанный на манер военного пакета пятью сургучными печатями.

Парнишка заставил меня расписаться в ведомости, попрощался и ушел, а я уселся рассматривать полученное.

В конверте оказалось отпечатанное на лазерном принтере письмо, в котором мне выражалась огромная благодарность за проявленные мужество и героизм во время исполнения профессионального долга на стоянке, выражались всяческие опасения по поводу моей обиды на скромность подарка, и стояла замысловатая подпись, по-моему, тоже напечатанная принтером.

«Ага!», – подумал я, несколько обалдев: «Подарок, стало быть, за сургучными печатями!».

Разломав сургуч, я начал потрошить обертки, исписанные вкривь и вкось разными иностранными словами. Наконец мне на колени выпала плоская длинная коробочка. Я открыл крючочек сбоку и обалдел в буквальном смысле этого слова – на темно-синем бархате сверкали золотом великолепные часы, «Роллекс», судя по надписи! И лежала маленькая записочка: «С благодарностью и симпатией – Генеральный Продюсер Константин Э.».

«Да уж! Вот она, поговорка в действии – никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь!», – подумал я, примеряя «Роллекс» на руку. Как тут и были!

Неожиданно зазвонил телефон. Когда знаешь, что звонить тебе в общем-то и не кому, звонок телефона подсознательно всегда воспринимается как что-то тревожное. Я снял трубку:

– Да!

В трубке помолчали, потом голос моей бывшей жены осторожно произнес:

– Воронцов, это ты?

– Конечно я, а кто еще может быть? – довольно невежливо ответил я, удивляясь, что от меня понадобилось Катерине – расставались мы со скандалом, поругавшись после развода в пух и перья.

– Откуда я знаю, может ты себе любовника завел? – чуть насмешливо проворковала Катя, и не дав мне времени опомниться от такой наглости, зачастила: – Как ты поживаешь? Наслаждаешься заслуженной свободой? На работу-то устроился, или так, альфонсируешь?

– Слушай, ты! Что, скучно стало? – я почувствовал знакомое подергивание левого века: – Что тебе вообще от меня понадобилось? Ты что-то забыла?

– Не кричи, Воронцов! – чуть устало сказала Катя, закашлялась, и продолжила: – Я тебе вот что хочу сказать: у нас недели три, ну или месяц назад дверь взломали, по квартире пошарили. Мы на даче ночевали, последнюю ночь в этом году – огород к зиме готовили, и не успели на электричку… Утром приезжаем – а там все вверх дном. Так, толком ничего не взяли, деньги – долларов семьсот, кольца-серьги… И почему-то забрали альбом с фотографиями – там и мои, и твои еще оставались… Я решила предупредить тебя – мало ли что!

«Ах ты черт!», – подумал я: «Вот откуда у Судакова была моя фотография!» Вслух я спросил:

– М-м-м… А когда это было?

Катерина помолчала, вспоминая, потом ответила – именно в ту ночь мы ночевали у Паганеля. Я на всякий случай спросил еще:

– Катя, тебе такая фамилия, как Судаков, не знакома?

Она помедлила и твердо ответила:

– Нет, Воронцов! Точно нет! Впервые слышу, а что?

– Да так, ничего… – я все ни как не мог взять в толк, с чего бы это Катерина, которая поклялась после развода удушить меня при первой же встрече, вдруг сама позвонила предупредить меня о возможных неприятностях!

– Воронцов! Что молчишь? Расскажи хоть, как живешь?

– Нормально живу, работаю в охранной фирме, завтра уезжаю в командировку…

– Рада за тебя… У вас тепло дали? У нас тут такой холод… – чуть хрипло проговорила она и снова закашлялась.

Я почему-то с каким-то неизвестным мне до этого чувством тоски представил ее – в вязаной кофте поверх халата, ноги в шерстяных носках обуты в стоптанные тапочки, она стоит в прихожей, опершись локтями на тумбочку, и придерживая трубку плечом, прячет озябшие пальцы в рукава кофты. Катя всегда мерзла, по-моему, даже в бане она стала бы вот так же прятать пальцы…

– Воронцов. Ты чего молчишь?

– Тебя слушаю… – тупо пробормотал я, сам себе боясь признаться в том, что я жутко соскучился по Катерине.

В трубке послышался какой-то шум.

– Мать пришла! Все, Воронцов, поговорили! Давай, пока! Приедешь – звони, я теперь днем обычно дома… – и Катя повесила трубку.

Я оставил недосложеную сумку, пошел на кухню, налил себе чаю, закурил и, следя за плывущими голубоватыми волокнами дыма, задумался…

То, что моя бывшая жена позвонила мне, в общем-то не удивляло – я вообще был уверен, что после развода она будет звонить постоянно, донимая меня всякими мерзостями. Но она позвонила предупредить меня! Да еще и свою ненаглядную мамулечку, мамусика, мамочку, которая меня иначе как «беспорточной лимитой» и не величала, назвала по-пролетарски просто – мать! Нет, кому-то конечно не понять, что такого странного в этом простом русском слове «мать», но в потомственно-московской семье моей бывшей жены, где все, включая престарелую облезлую ливретку с бантиком на хвосте, с патологической обостренностью следили за ма-асковской «правильностью» родного, великого и могучего языка, слово «мать» означало только одно – Катерина очень сильно разозлилась на мою бывшую тещу.

Я медленно, затяжка за затяжкой, погружался в пучину воспоминаний…

Вот мы с Катериной в первый раз идем к ней домой. Хорошо помню то чувство неловкости, которое охватило меня, провинциала, когда я сказал по поводу помещения варенья в вазочку: «Спасибо, хватит!», а в ответ услышал: «Сережа! Что за люмпенский жаргон! Есть же прекрасное русское слово – достаточно!»

А вот посещение выставки Сальвадора Дали в ЦДХ на Крымской – охи и ахи Катерины и ее подруг, сдержанные реплики их вальяжных столичных кавалеров, и мой издевательских смех, когда выяснилось, что все выставленные картины оказались подделкой, фальшивкой, закинутой в нашу страну какими-то заморскими делягами!

Или вот – красные «Жигули» Катиного шефа у подъезда, я, замерзший за два часа ожидания, глупые вопрос: «Где ты была?!», не менее глупый ответ: «Мы репетировали народные танцы, у нас через неделю годовщина фирмы, будет концерт. А потом Владимир Петрович любезно согласился меня подвезти!». И дальше – безобразный скандал дома, когда Катерина выдала: «Я не крепостная крестьянка, не твоя рабыня или вещь! Я имею право на свою личную жизнь! А ревновать – глупо и не интеллигентно! Мы живем на рубеже тысячелетий, а это время свободной морали!» Помню, с каким наслаждением я взял из старинного серванта здоровенную – киллограммов на двадцать – хрустальную урну из Катерининого приданного и ахнул ее о стену! Помню свои слова: «Да! Ты не крепостная, и не рабыня! Среди них в основном были приличные женщины, а ты – шлюха, которая собственную похоть прикрывает подслушанными где-то демагогическими рассуждениями!»…