Книга Марш мародеров - Сергей Волков

Народ к вечеру подтянулся, рассказали, что в других районах творится. Везде одно и тоже — все заросло, заржавело. Разрушилось, погнило. И трупаки. Скелеты то есть. Мертвый город, блин. Электричества нет, воды нет, газа нет. Ничего не работает — ни компьютеры, ни телефоны.

Я в первый день домой не пошел — занят был. Лазил везде, на Сююмбике[13]забирался — Бабай попросил, посмотреть, может, что-то интересное увижу. Ни фига. Казань вся зеленая, в лесу как будто стоит. Дыма нет, самолетов, вертолетов, машин — ничего не видно. Все улицы, дороги — все заросло. В натуре, мертвый город.

Вечером Бабай велел костер зажечь перед Цирком — народ чтобы собирался. Зажигалки ни у кого не пашут, спички в ЦУМе надыбали, охотничьи. Они четко горят, фиг погасишь. Всю ночь люди подходили — и по одному, и толпой. Утром я к себе в Азино-2 пошел. Долго шел — Казань большая. У нашего дома половина сгорела. Наш подъезд тоже. Мамка дома была, когда пожар начался. Я ее нашел…

Короче, вечером в Цирк вернулся. Бухнуть надо было. Пошел в ЦУМ, водку нашел. Водка не испортилась, все путем. Нахреначился так, что прямо там отрубился, блин. Ник с Энкой меня искали и другие — Филатов видел, как я в ЦУМ ушел. Бабай, когда я очухался, по шее мне звезданул и сказал, что всё, больше никакого бухалова — сухой закон.

Не, он прав, конечно. Но иногда вмазать охота. И курить еще, блин. Сигареты, табак — все пропало, испортилось. Если не отсырело даже, то все равно курить нельзя — солома голимая.

Вот так и живем.

Глава четвертая

— Значит, ничего не принесли, — вздыхает Бабай, исподлобья глядя на Ника, Хала и Эн. — Это плохо. Едрит-трахеит, плохо! Есть хотите?

— Конечно, — за всех отвечает Ник.

— Идите к Анне Петровне, она жаркое делает. Сергей с мужиками кабана убили на Казанке.

— Э, кабан — дунгыз[14]! — деланно качает головой Хал, а у самого глаза смеются.

Бабай тяжело смотрит на него, и парень понимает, что шутка не удалась.

— Да чё, я так просто… Знаю — ночь сейчас. Аллах не видит, блин.

— Идите, — повторяет Бабай.

Оставив главу общины у центрального костра, ребята спешат к выходу с арены. Здесь находится импровизированная кухня — сложенные из старых кирпичей очаги, над которыми висят закопченные котлы и ведра с горячей водой. Сквозняк утягивает дым в подсобные помещения, но все равно глаза у нескольких женщин, добровольно вызвавшихся быть поварихами для всей общины, слезятся от гари.

Командует на кухне Анна Петровна — энергичная тетка за пятьдесят. Несмотря на свои годы, она выглядит по-спортивному подтянутой, и только морщины вокруг глаз и уголков рта выдают ее немалый возраст. В общине все признают авторитет этой женщины, считают ее правой рукой Бабая и доверяют самое ответственное и сложное — раздачу еды.

— А ну кыш! — в очередной раз прикрикивает Анна Петровна на стайку голодных ребятишек, вертящихся у парящих котлов в надежде урвать лишний кусочек мяса.

— Здрасьте, — приветствует женщину Ник. — Мы вот…

— Еще одни дармоеды, — ворчит Анна Петровна. — Фания, выдай им по урезанной — и все, шабаш, закрываем лавочку. Нам еще рыбаков кормить.

— А почему по урезанной? — оскорблено взвивается Хал. — Полную порцию давай, мы с утра не жравшие, блин! Кишка с кишкой в прятки играет…

— Цыц! — рявкает Анна Петровна, сердито сдвинув выщипанные бровки. — Вот я тебе повыступаю, балабол! Вы еды принесли? Хоть вишенку, хоть мышь дохлую? Нет? Значит — урезанные порции!

— На нас медведица напала, — робко вступается за всех Эн. — Там яблок было полно, но мы мешки не смогли забрать.

— Медведица? — щурится Анна Петровна, уперев в бедра красные руки. — Правда, что ли?

— Так и было, — подтверждает Ник. — А потом на нее тигролев набросился, и мы смогли убежать.

— Тьфу ты! — в сердцах женщина плюет себе под ноги. — А я уже поверила, дура старая! Всё, разговор окончен. Марш к Фание, а то вообще кормить не буду.

Получив по алюминиевой миске с мясом, тушенным с разной зеленью, корнем рогоза и крапивой, друзья отходят в сторону и усаживаются на продавленный бортик арены.

— Чай забыли! — окликает их Фания, полная добродушная татарка, работавшая раньше в столовой. — Чай хороший сегодня, на смородиновом листе! Улым[15], иди, забери!

Хал, отставив ополовиненную миску, идет за кружками.

— Они нам не верят, — кривится Ник, обращаясь к Эн. — Думают, мы врем всё про медведицу.

— Надо с профессором поговорить, — говорит девушка. — Поедим и пойдем, да?

Аркадий Иванович Мишарин и вправду был профессором, историком, специалистом по домонгольскому периоду в истории региона. Но поскольку в новом — голодном и опасном — мире его профессиональные знания оказались не востребованы, этому старику с седой бородой и обширной лысиной пришлось выполнять сразу несколько ролей: психолога, универсального интеллектуала, знающего ответы на самые сложные вопросы, и советника Бабая во всем, что выходило за рамки обычных хозяйственно-бытовых дел.

После ужина профессор обычно садился у центрального костра, и вокруг него тут же образовывался кружок желающих поговорить на разные темы и обсудить животрепещущие вопросы. Ник про себя называл эти сборища «клубом безжилетных пикинеров»: разговоры зачастую переходили в споры, споры — в пикировку, а пару раз доходило до откровенной ругани, и только вмешательство Коростылева и Семена не давало разгореться драке.

— Раньше все подобные вопросы обсуждались в интернете, — смеялся потом профессор. — Там всё просто: не нравится тебе оппонент — отключи его, забань, и вся недолга. А тут за каждое резкое слово ответ лицом держать приходится. Разучились мы искусству риторики, молодые люди. Интернет — это все-таки зло.

Аркадий Иванович отчего-то выделял среди общинников Ника, Хала и Эн и часто беседовал с ними перед сном.

— Наверное, тоскую по своим студентам, — говорил он. — Есть потребность общаться с молодежью. Вы уж простите старика, если я вам надоедаю.

— Что вы! — совершенно искренне прижимала руки к груди Эн. — Нам очень интересно, правда.

Тушеная кабанятина оказывается необыкновенно вкусной, не смотря на своеобразный привкус.