Книга Первая мировая война. 1914-1918. Факты. Документы - Вячеслав Шацилло

После того как все предложения советской делегации были объявлены, союзники по коалиции центральных держав попросили перерыв на один день для их обсуждения. Заседания возобновились 25 декабря, и тогда же, к удивлению многих, Кюльман заявил, что «пункты русской декларации могут быть положены в основу переговоров о мире», и предложил установить мир без аннексий и контрибуций[81]". На самом деле согласие немцев на «демократический» мир не вызывает удивления, если повнимательней присмотреться к политической карте конца 1917 года.

Мир без аннексий и контрибуций, по сути, означал признание правительствами и народами стран Антанты своего военного и политического поражения. Каких бы политических взглядов ни придерживался простой англичанин, француз, бельгиец или серб, этот «мир» для него означал лишь то, что опустошившие его родную землю немцы и австрийцы смогут безнаказанно вернуться в свои никогда не находившиеся под оккупацией и артобстрелами города и деревни. Поднимать из руин свое разрушенное хозяйство при таком раскладе народам Антанты придется на собственном горбу. Вот что означал для них мир без контрибуций. Мир без аннексий предполагал, что французам навсегда придется расстаться с мыслью вернуть себе потерянные Эльзас и Лотарингию, а славянским народам — с идеей восстановить собственную государственность.

Безусловно, сама идея лозунга мира без аннексий и контрибуций была порождена представлениями российских большевиков о Первой мировой войне как сугубо империалистической. У здравомыслящих людей, к какой бы национальности они ни принадлежали, сегодня не возникает сомнений в ошибочности этого утверждения, а соответственно и выдвинутых большевиками лозунгов.

Да и сами немцы, поддержав на словах эти лозунги, интерпретировали их очень своеобразно и весьма неожиданно для советской делегации. 26 декабря за чашкой чая генерал Гофман сказал, что Германия не может освободить Польшу, Литву и Курляндию, во-первых, потому, что там находится много предприятий, работающих на оборону рейха, а во-вторых, раз уж русские признают право народов на самоопределение вплоть до отделения, то им также следует признать самостоятельность Польши и прибалтийских народов и их право решать свою судьбу вместе с Германией. Для советской делегации заявление немцев прозвучало как гром среди ясного неба. «С Иоффе точно удар случился», — записал Гофман в дневнике.[82] Факт этот, на наш взгляд, достаточно ярко свидетельствует о степени реализма советского правительства.

Все точки над i немцы поставили 18 января 1918 года, когда все тот же генерал Гофман во время переговоров положил на стол карту и попросил ознакомиться с ней российскую делегацию. Германия потребовала перенести границу России по линии восточнее Моонзундского архипелага и Риги, и далее западнее Двинска на Брест-Литовск. Россия таким образом теряла свыше 150 тыс. кв. км своей территории.

Ознакомившись с позицией союзников, советская делегация запросила перерыв для консультаций со своим правительством и отбыла в Петроград. Именно тогда среди партийного руководства и разыгрались драматические дебаты по поводу того, принимать или нет немецкие требования.

Так, левые коммунисты во главе с Н. И. Бухариным считали вообще недопустимыми накануне мировой революции какие-либо соглашения с миром капитала, требовали немедленно прекратить переговоры и объявить международному империализму революционную войну по всем фронтам. Против заключения мира выступал и нарком иностранных дел Л. Д. Троцкий. 8 января на совещании в ЦК РСДРП(б) он предложил не подписывать мир, развязывающий руки немецкой военщине, а вместо этого войну прекратить и войска демобилизовать.[82] Стремившийся заключить мир с немцами любой ценой Ленин в тот раз в ЦК остался в меньшинстве. Однако назначенному новому руководителю советской делегации Троцкому было поручено всеми силами затягивать переговоры, но в случае, если немцы предъявят ультиматум, немедленно принять его.

Время перерыва на переговорах даром не теряли и немцы. Именно тогда в умах германских стратегов окончательно утвердилась идея курса на дезинтеграцию России и поддержки сепаратистских националистических движений. Впрочем, этот курс никак нельзя было назвать новым. Еще в сентябре 1917 года в Литве в условиях немецкой оккупации возникло литовское националистическое движение Тариба, провозгласившее своей целью образование независимого государства на демократической основе. Тогда это немцев не могло особенно порадовать — Литва ими мыслилась исключительно под скипетром прусского короля. 11 декабря Тариба заявила о восстановлении независимого Литовского государства, но почему-то со столицей в населенном преимущественно поляками Вильно. Этот односторонний акт, возможный исключительно в условиях немецкой оккупации, не был признан ни странами Антанты, ни Россией. Теперь немцам оставалось лишь посадить на литовский престол подобающего кандидата. Таковым оказался герцог Вильгельм фон Урах, один из представителей Вюртембергской династии. Ему даже придумали соответствующее имя — Миндаугас II, но тут наступил ноябрь 1918 года и литовцам пришлось обойтись без короля.

Но самым лакомым куском для немцев, конечно, была Украина. В начале 1918 года внутреннее положение там отличалось крайней неустойчивостью. Центральная Рада — объединение разнородных партий националистического толка — еще 23 июня 1917 объявила об автономии Украины в составе России. 24 января 1918 года, воспользовавшись хаосом в России, Центральная Рада провозгласила самостийность Украины, негласно согласившись на оккупацию своей страны немецкими и австрийскими войсками. Однако 8 февраля Киев был взят Красной Армией, в Харькове образовано советское правительство, а Центральная Рада бежала на Волынь.

Надо отметить, что отъезд советской делегации в Петроград вызвал неоднозначную реакцию в стане центральных держав. В Вене, например, очень опасались, что большевики больше не вернутся за стол переговоров. Скорейшего мира требовало измученное многолетней войной и голодом население не только Австро-Венгрии, но и Германии, где только в стачке на крупнейших берлинских заводах приняло участие более 400 тыс. рабочих. В этих условиях союзники решили заключить мир с Украиной в лице представителей Центральной Рады.

Решение заключить мир с фиктивным правительством союзникам далось непросто. 21 февраля главы делегаций Германии и Австро-Венгрии выехали в Берлин, чтобы проконсультироваться по вопросу: а стоит ли вообще подписывать мир с Центральной Радой, чей суверенитет, по образному выражению Троцкого, ограничивался комнатой, занимаемой в Бресте. Да и в сам город делегаты самостийной Украины смогли пробраться, только заявив представителям Красной Армии, что они являются членами советской делегации.

Как бы то ни было, 27 февраля в Брест-Литовске представители четверного союза и Центральной Рады подписали мирный договор. По нему до 31 июля того же года Украина обязывалась поставить Германии и Австро-Венгрии 1 млн тонн хлеба, 400 млн штук яиц, не менее 50 тыс. тонн мяса в живом виде, сахар, марганцевую руду и еще много чего. В ответ союзники обещали оказать Раде помощь в борьбе против большевиков. Договор с Украиной оказался как нельзя более кстати для союзников по центральной коалиции, особенно для Австро-Венгрии, где запасов продовольствия по самым «голодным» нормам оставалось только на месяц. Средства массовой информации немедленно распропагандировали этот, по словам Чернина, «хлебный» договор, что способствовало нормализации внутренней обстановки в стране. Вот как оценивал Брестский договор с Украиной известный немецкий историк Ф. Фишер: «Особенностью этого мира было то, что он был совершенно сознательно заключен с правительством, которое на момент подписания не обладало никакой властью в собственной стране. В результате все многочисленные преимущества, которыми немцы владели лишь на бумаге, могли быть реализованы лишь в случае завоевания страны и восстановления в Киеве правительства, с которым они подписали договор».[83]