Книга Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X-XI веках - Петр Стефанович

Относительно значения слова в летописи тоже едва ли могут быть какие-то сомнения. Летописание представляет бояр высшим социальным слоем (разумеется, после князей), который наиболее активно участвует в политических событиях и подаёт свой голос при принятии важнейших военных и политических решений. Это очевидно из целого ряда примеров, неоднократно приводившихся в литературе. Достаточно напомнить несколько примеров из уже разобранных текстов, относящихся к известиям за X в. и читающихся как в списках ПВЛ, так и в Н1Лм (см. в главе II): бояре фигурируют на первом месте среди «людей своих» в рассказе о пирах Владимира, они же выступают главными советниками вместе со старцами в рассказе об испытании вер и главной опорой Святослава в его балканских предприятиях и т. д.

В известиях ПВЛ за XI в. такое «государственно-политическое» значение бояр очевидно, например, из известия 6526 (1018) г., в котором говорится, что польский князь Болеслав взял в качестве заложников бояр Ярослава вместе с княжнами– его сестрами, или из рассказа о торжественном перенесении мощей Бориса и Глеба в 1072 г., в котором участвовали три брата Ярославичи Изяслав, Святослав и Всеволод «кождо с бояры своими»[882]. В рассказе об ослеплении Василька Теребовльского упоминается, что Святополк, князь киевский, для решения судьбы пленённого Василька «созва боляръ и кыянъ» и выслушал их совет: «и рѣша боляре и людье…» и т. д.[883] Принятие важнейшего политического решения в данном случае происходит примерно по той же схеме, что и в рассказе о крещении Руси при Владимире, и бояре выступают лицами, в первую очередь ответственными за это решение.

В нескольких известиях, относящихся к XI в., бояре выступают вне политического или военного контекста. Например, в известиях о смерти тех или иных князей: после смерти Владимира Святославича «плакашася по немь боляре и акы заступника ихъ земли, убозии акы заступника и кормителя»[884]; тело убитого в 1086 или 1087 г. Ярополка Изяславича встречали, выйдя из Киева, князья «и вси боляре и бл(а)ж(е)ныи митрополитъ Иоан с черноризци и с прозвутеры и вси кияне»[885].

В такого рода контекстах отличие бояр чисто социального характера – они просто как люди более выдающиеся отличаются от «убозих» и «киян». Но это совершенно не мешает выступать тем же людям группой, претендовавшей на ведущую военно-политическую роль и тесно связанной с правителем. Укажу на один яркий пример в летописной статье, с которой мы тоже уже познакомились – под 6601 (1093) г., где рассказывается о смерти Всеволода Ярославича, вокняжении в Киеве Святополка Изяславича и борьбе с половцами (см. в главах II и III – с. 237, 307–308). В сообщении о смерти Всеволода видим тот же трафарет «народной» скорби – «собрашася еп(и)с(ко)пи и игумени, и черноризьци, и попове, иболяре, ипростиилюдье…» и т. д. Здесь «боярами» обозначены люди, отличающиеся от «простых». Ниже меняется контекст, речь заходит о военном походе, и о боярах уже сказано иначе: после поражения от половцев «Володимеръ (Мономах – П. С.) же п[р]ебредъ рѣку с малою дружиною – мнози бо падоша от полка его, и боляре его ту падоша… и перешедъ на ону сторону Днѣпра, плакася по братѣ своемъ и по дружинѣ своеи…»[886] Бояре здесь числятся в «полку»/«дружине» (очевидно, здесь это синонимы) и связываются с князем – «боляре его».

Внутри одной статьи, судя по всему, вышедшей из-под пера одного автора, под боярами имеется в виду и группа, отличная по социальным признакам, и группа, выдающаяся в военном плане и связанная с князем. Это никак не свидетельство неконкретности или «книжности» слова – это просто отражение того факта, что бояре составляли такой слой или такую группу, которая совмещала в себе черты социальной элиты и военной. Естественно, нет ничего удивительного и в том, что в той же самой статье 6601 (1093) г., как уже говорилось выше при её специальном анализе, те же люди – высший слой общества и важнейшие княжеские советники – обозначены и другими (более широкими по смыслу) словами– «мужи» или «дружина» (иногда с теми или иными уточняющими определениями – например, «мужи смыслении» или «дружина первая» и т. п.). В этом-то выборе разных слов, семантика которых пересекалась, и сказывалась специфика летописи как литературного произведения, где играют роль жанровые установки, предпочтения того или иного автора и тому подобные факторы.

А. А. Горский, безусловно, прав, подчёркивая, что словом бо(л)ярин обозначались представители не просто какой-то элиты (некие богатые и знатные"), а именно той, которая стояла у кормила власти древнерусского государства. Однако, как уже отмечалось выше, в его рассуждениях присутствует совершенно излишняя тенденция тесно увязать и само слово, и тот слой, который им обозначался, с «дружиной».

Понимание бояр Горским оказывается производным от попыток, с одной стороны, представить «дружину» как институт или организацию или даже корпорацию, которая соответствовала определённому этапу развития древнерусского государства (X– середина XII в.), а с другой – разглядеть в летописных упоминаниях «дружины» указания на этот институт. Более того, говорить о «разложении» самого «института дружины» Горскому позволяют как раз изменения в положении боярства, которые он относит к концу XI – середине XII в., а именно – «возникает боярское вотчинное землевладение, в результате чего ослабевает связь бояр с князем, и бояре, оставаясь служилым слоем, всё более "привязываются" к территориям, на которых расположены их вотчинные владения». Бояре, «став вотчинниками, превратились в поземельных вассалов князя: они остались военно-служилой знатью, но перестали быть знатью дружинной»[887].

Логика и представленные выше результаты данного исследования не поддерживают эту схему. На мой взгляд, в ней слишком сильно сказывается стремление примирить представления (наиболее ярко выраженные у А. Е. Преснякова) о «княжом праве» и «дружине», из которых якобы выросли все структуры и механизмы власти и господства, и тезис, развитый в советской историографии, о решающем историческом значении боярского сеньориального землевладения.

Что касается летописного понятия дружина, то, как следует из выводов, сформулированных в главе II, оно было крайне общим и расплывчатым и обозначало просто вообще всех людей, связанных с князем и пребывающих в его окружении в тот или иной момент, хотя преимущественно употреблялось для описания военных предприятий и указывало, соответственно, на людей, занятых военным делом. Ничто не заставляет думать, что «дружина» была организацией или корпорацией. «Дружиной» обозначались, в том числе, например, отроки боярские и отроки княжеские, но никакие организационно-институциональные связи между ними самими или, например, между ними и теми же боярами не прослеживаются (за исключением, разумеется, того, что в военном походе они могли выступать все вместе одной армией). В статье ПВЛ 6601 (1093) г., как мы помним, киевские бояре, скептически оценивая военные способности княжеских отроков, рассматривают их как группу им, боярам, чуждую. И это совершенно не мешает тому, что в известии о пирах Владимира бояре оказываются в числе «дружины» с теми же отроками-гридями – эта «дружина» здесь имеет в виду просто людей, связанных с князем какими-то общими делами, но совсем не обязательно институционально (и поэтому тут кроме бояр и гридей появляются ещё и сотские с десятскими, и нарочитые мужи – см. об этом ниже). Если отталкиваться от общепринятого в современной литературе понимания дружины как архаического (догосударственного) «домашнего» объединения, в котором эгалитарные и иерархические тенденции («братские» и «клиентельные») были ещё нераздельны слиты (см. в главе I), то преемником такой дружины в Древней Руси можно рассматривать (и то с оговорками) корпус княжеских гридей-отроков («большую дружину») и, вероятно, боярские «дружины» (хотя об их составе и устройстве у нас крайне мало данных – ср. ниже).