Книга Проклятие демона - Роберт Энтони Сальваторе

Фрэнсис смотрел, как те из больных, у кого еще оставались силы, голыми руками рыли землю. Ему хотелось биться головой о стену. Фрэнсис действительно несколько раз ударился лбом о ее шершавый камень, словно хотел убить охватившее его отчаяние и сознание собственного бессилия.

— Ничтожна смертных жизнь, — мрачно произнес он.

Это была строчка из стихотворения поэта, жившего в пятом веке и объявленного еретиком.

— Кальвин из Брионнэра, — раздался у него за спиной голос Фио Бурэя.

Фрэнсис вздрогнул и обернулся.

— Дерзкие слова, брат, — добавил Бурэй.

Рядом с одноруким магистром стоял отец-настоятель Агронгерр.

— Слова под стать нынешнему времени, — ответил Фрэнсис. — Кто сейчас не задумывается о смерти?

— Успокойся, брат, — сказал ему Агронгерр.

— Тот, кто верит в Бога, не боится смерти, — резким голосом отчеканил Бурэй, — Слова Кальвина из Брионнэра были написаны под диктовку страха. Кальвин знал, кто он. Грешник, которому грозило отлучение от церкви. Отсюда его страх перед смертью и сарказм по отношению ко всему, что имеет отношение к церкви Абеля. Все это подтверждено письменными свидетельствами.

Магистр Фрэнсис, усмехнувшись, покачал головой. Потом он закрыл глаза и печальным, взволнованным голосом стал декламировать стихотворение Кальвина «Юдоль смертных», за которое поэта сожгли у позорного столба.

Ничтожна смертных жизнь.

Что может быть глупей

Жилищ уютных наших средь полей,

Надежд, где все известно наперед,

И грез о том, что нас за гробом ждет?

Ничтожны души смертных; каждая несет

В себе фальшивых озарений взлет

И ложный свет, смущающий умы,

Сулящий уберечь их от кромешной тьмы.

Мы отрицаем правды беспощадный глас,

Что черви ночи вечной разъедают нас

И что вольготно жить личинкам их

Под кожею у нас — безгрешных и святых.

Светлы надежды смертных, словно детский вздор:

Воздушных замков шпили, призрачный простор,

И песни ангелов, и тысячи чудес

Нас ждут на вечном празднике небес!

Нас сумрак ночи вечной лишь смешит —

Что тьма? Ее молитва наша сокрушит.

И раем сделает она тотчас

Реальный, страшный мир, что окружает нас.

Довольно сказок! Я не так уж глуп,

Чтоб верить, будто, мой покинув труп,

Душа уйдет навеки в мир иной…

Нет, сгинет все, что прежде было мной.

— Я знаю об этих письменных свидетельствах, брат, — тихо сказал Фрэнсис, закончив чтение и открыв глаза. — Я знаю, что, когда во время чумы Кальвин прочитал «Юдоль смертных» братьям Сент-Хонса, его стихи восприняли как редкостное по своей глубине самонаблюдение.

— Как пища для размышлений, — поправил Фрэнсиса Бурэй.

— И только потом, когда Кальвин начал читать свои мрачные стихи на улицах, церковь забеспокоилась, — заметил Фрэнсис.

— Потому что о некоторых вещах нельзя говорить открыто, — сказал Бурэй.

Фрэнсис горько усмехнулся.

— Брат, ты должен признать, что мы являемся хранителями душ тех, кто населяет берега залива Короны, — вмешался настоятель Агронгерр.

— Пока тела гниют и умирают люди, — язвительно бросил Фрэнсис.

Магистр Бурэй вздрогнул, явно готовый разразиться какой-нибудь гневной тирадой, но отец-настоятель поднял руку, удерживая его.

— Мы делаем то, что в наших силах, — произнес Агронгерр.

По лицу старика было видно, как его мучает и терзает мысль о том, что тьма снова сгустилась над миром.

— Кальвина из Брионнэра осудили за подстрекательство народа против церкви, за то, что он играл на чувствах простых людей, боящихся смерти. Ведь даже в эти тяжкие дни мы должны сохранять в народе веру.

Слушая его слова, Фрэнсис не мог удержаться от улыбки. Агронгерру и невдомек, подумал он, сколько в них иронии.

— В чумном лагере есть женщина, — сказал Фрэнсис. — Одноглазая, с искалеченным лицом и отметинами чумы на руках и шее. Говорят, она без устали ухаживает за больными. Я слышал, что, умирая, многие просили причислить ее к лику святых.

— Я тоже слышал об этой женщине, — ответил Агронгерр. — Мы обязательно подробно разузнаем о ней, когда придет черед заниматься подобными делами.

— Даже канонизация брата Эвелина приостановлена, — поспешил добавить Бурэй.

Фрэнсис не посчитал нужным напомнить однорукому магистру, что тот вряд ли может причислить себя к сторонникам Эвелина Десбриса!

— Но это еще не все, — продолжал Фрэнсис. — Ходят слухи, что эта женщина враждебно настроена по отношению к церкви Абеля. Она утверждает, что мы бросили жертв розовой чумы на произвол судьбы. А покалечил эту женщину у стен Сент-Гвендолин монах, рука которого странным образом напоминала тигриную лапу. Догадываетесь, кто это был?

Язвительность Фрэнсиса на этот раз пришлась к месту, ибо Маркало Де’Уннеро не вызывал восхищения ни у Бурэя, ни у Агронгерра. По доходившим до монастыря сведениям, Де’Уннеро и его братья Покаяния бесчинствовали на юге Хонсе-Бира, затевая стычки и даже убивая своих противников. Но самое печальное было другое. Отец-настоятель Агронгерр отправил своего посланника в Энтел, чтобы предупредить настоятеля Олина о братьях Покаяния и предложить ему полную поддержку церкви, если он открыто выступит против них. Олин ответил как-то странно; получалось, настоятель скорее сочувствовал Брату Истины, чем осуждал его. Второй монастырь, также расположенный в Энтеле — сравнительно небольшой Сент-Ротельмор, — полностью внял предостережению Агронгерра, тогда как позицию Олина можно было в лучшем случае назвать двойственной.

— Мы не можем избавить их от страданий, — суровым тоном произнес Бурэй, вставая напротив Фрэнсиса. — А если попытаемся, то лишь разрушим последние крепости, способные выстоять в разгар эпидемии розовой чумы. Сейчас один Бог решает, кому жить, а кому умирать. Наш долг, брат, — позаботиться, чтобы в умирающих не погасла надежда. Мы должны сделать так, чтобы эти несчастные верили в истинность жизни иной, которая ждет их, когда умрет разъеденное чумой тело. Только веря и надеясь, они смогут примириться со своей участью.

— Я не так уж глуп, чтобы верить, будто, мой покинув труп, душа уйдет навеки в мир иной, — ответил Фрэнсис строчкой из стихотворения Кальвина.

— Магистр Фрэнсис, — возвысил голос Агронгерр, уставший от споров.

Он тоже подошел почти вплотную к Фрэнсису, оттеснив Бурэя.

— При всем моем искреннем и великодушном отношении к тебе, я требую: поставь стража возле уст своих. Магистр Бурэй видит реальное положение вещей. Он правильно сказал о том, как и чем мы можем бороться против розовой чумы. Мы в большей степени охранители душ, нежели тел.