Книга Золотые нити - Наталья Солнцева

– Кто-то трогал портрет!

– Ты уверена? – Людмилочка подошла поближе. – Кому он нужен?

– Это ваша мама? Какая странная фотография, – удивился Влад.

– Ну, что вы! Это – известная оперная певица, знаменитая примадонна, Евлалия Кадмина. Она умерла давно. Еще в прошлом веке. Этот портрет вообще не имеет ко мне никакого отношения, – мне его подарил Альберт Михайлович. Он говорил, что я похожа на эту женщину.

Тина вздохнула. Настроение окончательно испортилось.

– Интересная дама, – подтвердил Сиур, – у нее прямо-таки аура порочной чувственности, что-то извращенно-эротическое… А с виду святая, наивная открытость, девичья порывистость. Очень редкое сочетание в женщине. Своенравна, судя по всему, была необычайно.

– Да уж. – Людмилочка улыбнулась. – Вы должны благодарить провидение, что мы не такие. Эта дама показала бы вам, где раки зимуют!

Сиур только теперь понял, чем так притягивал его портрет Евлалии, – сходство с Тиной просто поразительное. В глаза не бросается, потому что прически разные, одежда. Фигура у скандальной певицы, по всему видно, пышная, – а у Тины более тонкая, кость хрупкая, изящная. Но вот в глазах бес и у той, и у другой.

Он снова вспомнил глаза Веры – холодные, и будто стеклянные. Они почти никогда ничего не выражали, кроме примитивных эмоций. Даже в минуты страсти – одно только животное удовольствие.

– Люди слепы, как кроты. Но самое страшное, что они не подозревают об этом, а значит, почти не имеют шансов на прозрение.

Сиур сказал это вслух, а про себя подумал:

– Они смотрят, но не видят; ощущают, но поверхностно, без глубоких, истинных чувств, которые одни только и составляют душистый мед из сердцевинки цветка, за которым стоит лезть на самую крутую вершину, с риском сорваться и разбиться насмерть. Ибо смерть – это еще далеко не самое ужасное.

– Чего это тебя на романтическую философию потянуло? – усмехнулся Влад. – Впрочем, меня тоже что-то в последнее время…

Он смутился и замолчал.

– Что я вижу? Верный товарищ краснеет!… Это надо записать с обязательным указанием точной даты. В последний раз такое с тобой случалось, если не ошибаюсь, – в классе эдак третьем, когда ты схватил за косичку какую-нибудь Леночку, а она стукнула тебя книжкой по голове.

– Черт, ты не ошибся. Я уж думал, что с тех самых незабвенных пор эта способность утрачена мной навсегда.

Влад смотрел то на портрет, то на Тину, и, наконец, вывел свое заключение:

– В самом деле, что-то есть. Не столько видимое, сколько скрытое. Похожи тем, что питает этот огонь во взгляде. Таких женщин рисовал Боттичелли[53]– изысканный профиль и потупленный взгляд на тускло-золотом фоне. Как бы выплывает из необозримого светящегося пространства, – нежное, тонкое, с просвечивающимися жилками, утонченное лицо, а под ним – вулкан, взрыв, стихия…

– Ты любишь живопись? – спросила Людмилочка, несколько удивленная таким красноречием Влада.

– У меня мама была художница.

– Может быть, кофе сделать? – предложила Тина.

На кухне все чувствовали себя очень уютно и по-домашнему. Про посещение неизвестным квартиры как будто забыли. За кофе обсуждали, куда лучше пойти. Сиур предложил маленький ресторанчик в монастырском стиле, у него даже название было соответствующее – «Трапезная». Далековато, правда, но зато экзотика. И музыка там замечательная, старинная.

ГЛАВА 43

«Я, глянув Красоте в лицо, познал

Любовь, что движет Солнце и светила».

Оскар Уайльд

Место действительно оказалось романтическое – бывшее помещение настоящей монастырской трапезной, с древними толстыми стенами, с узкими окошками, выложенным плитами полом. Низкие сводчатые потолки, кованые светильники на цепях, дубовые столы и стулья, посуда и меню подстать всему остальному, – обстановка необычная, создающая ощущение давнего времени.

– «И таковы великие преданья», – изрекла с важным видом Людмилочка, рассматривая миниатюры романтического содержания, походящие, скорее, на иллюстрации к «Декамерону»,[54]чем на житие святых.

Миниатюры висели невысоко на стене, стилизованной под старинную кладку, и были в темных деревянных рамочках. Толстые свечи освещали небольшое пространство у столика, оставляя в загадочной темноте углы, создавая особое очарование сурового и волнующего прошлого.

– До чего похожи все монастырские строения всех времен и народов! – сказал Сиур.

– Очарованная земля…– задумчиво произнесла Тина, осматриваясь вокруг. Ей вдруг почудились звуки благовеста, лиловый вереск на пустоши, селенье со шпилями церквей, опрятные риги, зеленые луга, прохладный ручей меж осоки… В кустах цветущего боярышника и голубой жимолости высокий рыцарь разговаривает с пышноволосой дамой, почтительно склоняясь перед ней, глядя на нее продолжительным взглядом… Где-то вдалеке тоскливо стонет и кричит коростель…

– Интересно, здесь был мужской или женский монастырь?

Людмилочка бесцеремонно прервала ее воспоминания.

– Кажется, мужской, – ответил Сиур. Он как раз выбирал блюда и делал заказ. Поскольку в мудреных названиях никто толком не разбирался, он взял это на себя. – Надеюсь, всех устроит мой вкус.

– Без проблем, шеф. Я вообще ем все, что угодно.

Женщины промолчали. Обстановка воздействовала на всех по-разному, но дымка романтической, опасной и запретной, роковой любовной игры, растворенная в напряженно-мрачной атмосфере трапезной, окутала каждого.

– А что, монахи могли влюбиться? – не выдержал Влад. – И что они тогда делали?

– То же, что и все, – Людмилочка прыснула со смеху.

Еда оказалась очень необычной и очень вкусной, особенно соленые лисички и фаршированная рыба, все с незнакомыми и оригинальными приправами. Красное и белое вина оказались отменной выдержки и вкуса.

Тина чувствовала себя приятно взволнованной, – ей казалось, что она чудесным образом перенеслась на страницы старинного романа, с погонями, стуком копыт, страхом и любовью, смертельным риском, жаркими ласками, опьяняющей близостью в душных комнатах с низкими расписными потолками, когда конечной платой за все могла оказаться голова на плахе. Но это-то и придавало небывалую остроту переживаниям, каждому прикосновению, каждому трепетному поцелую, под дрожащими в ночном небе звездами и луной, скрывающейся в туманой мгле…

Она не чувствовала себя в безопасности, и вместе с тем, никогда еще ей не было так хорошо.