Книга Надсада - Николай Зарубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Знатно вооружились. На кого ж собрались охотиться?» — спросил самого себя, хотя ответ уже знал.
«А может, все ж разведчики? — не верилось. — Но тадачего ж здеся разведывать?»
Наблюдая далее, не увидел рюкзаков, палатки и тут сообразил, что люди эти искали прибежище понадежнее и нашли таковое: в десяти шагах от берега ручья, за кустами в скале в этом месте нечто вроде небольшой пещеры, которую много лет назад Даниле показал Воробей. Данила не раз пережидал в ней ненастье.
«Значица, у них здесь будет лежбище, — решил про себя. — Ну и — добро. Не вы за мной будете ходить, а я за вами», — подумалось мстительно.
Внутри себя Данила уже чувствовал азарт охотника, собравшегося на матерого зверя, которого надобно непременно убить.
«А может, счас хлопнуть — и под мшину? Уложить поганцев на месте, вить никто не станет искать?»
Мысли одна за другой мелькали в мозгу, но внутренне он был совершенно спокоен.
«О чем же балакаете, поганцы?» — спрашивал неведомо кого, подбираясь поближе к пришельцам.
Наконец стал разбирать и слова.
— Черт знает, сколько здесь придется проторчать, — раздраженно говорил тот, что повыше ростом. — Старик постоянно с молодежью — не валить же всех подряд.
— Шум и лишняя кровь нам не нужны, — согласился тот, что поменьше ростом и, как определил Данила, начальник над первым. — Торопиться некуда — во времени нас никто не ограничивал.
— Так шишки набьют и уйдут.
— Пусть уйдут. Интуиция мне подсказывает, что старик останется, чтобы осмотреть свое хозяйство перед охотничьим сезоном, ведь сезон-то не за горами. Или вернется вскорости. Переждем несколько дней, а там и смена подойдет. Встретим — и на базу.
— Сообщим Первому о своих начальных наблюдениях или погодим? — спросил тот, что повыше ростом.
— Погодим. Торопиться некуда. Ближе к вечеру сходим к зимовью, понаблюдаем, а там и доложим.
«Значица, капитально засели, до победного конца, — размышлял Данила. — Но пока бояться нечего. Нада возвращаться».
Молодежь работала с азартом. Данила подошел неслышно, и первой заметила деда внучка.
— Ты, деда, почему вернулся?
— От тебя, егоза, не схотелось уходить, — в тон ей ответил.
Тут же обернулся к внуку:
— Седлай Тумана и скачи на выселки. Скажи Ивану Евсеичу, чтобы завтра к обеду был здеся. Возвращайся сразу же.
Иван без лишних вопросов пошел к зимовью.
Старик Воробьев был еще в силе: резво передвигался, хорошо видел и слышал.
— А я, Афанасьич, упаду разом, — говаривал иной раз Белову. — Вот быдто бы подымусь на носки, быдто бы к небу потянусь и — грохну оземь. И глазыньки закрою. От… — и до…
— Грохнешься, канешна, — не возражал Данила, с усмешкой оглядывая тщедушную фигуру старика. — Только грохать тебе нечем, тела в тебе нету. Вот я грохну дак грохну…
— Тела нету, а пыли поднять могу много, — не соглашался Евсеевич.
— Можешь, можешь, — отвечал, только чтобы избавиться от назойливых мыслей о приближающемся конце. А конец приближался — не вечный же Воробей.
Сейчас он ему нужен, как никогда. Он, Данила, будет с молодежью, будто ничего не знает о пришельцах, а старик пойдет по их следам. Придет и решение, что делать в складывающейся непростой и опасной ситуации.
Воробьев появился на базе в точно указанный срок, они с Данилой уединились и о чем-то долго говорили. Потом Воробьев ушел. Куда ушел — молодежи до этого не было дела.
Увлеченные работой, раскрасневшиеся, потные, они старались изо всех сил, и уже в первую неделю большая половина таежки была выбита.
Потемну, когда молодежь уже засыпала, к костру с двустволкой за плечами подходил Воробьев, которого поджидал Данила, встречая старика одним и тем же вопросом:
— Проводил?
— Проводил. Топают, ниче не боятся, горгочут промеж собой…
— О чем горгочут-то?
— Не все разобрал, тока понял, что кого-то ожидают. Вроде как смену себе.
— Будь начеку, кто знат, что это будут за люди, может, предпримут чего.
— Дак я их, Афанасьич, завсегда на мушке держу, а уж стрелю дак стрелю… Мало не покажетси. Не забалуют. От… и — до…
— Вот и держи. Только не высовывайся.
Старик уходил в баню, а к утру, пока молодежь еще видела третий сон, был уже на своем месте в схороне.
А время шло, и надо было что-то решать. Оставить как есть, все одно история эта чем-то закончится. Не здесь, так где-нибудь на дороге встретят. Жить с постоянной оглядкой — тоже мало удовольствия. Может последовать и какое-то действие, предсказать которое нельзя, и действие это может быть самым неожиданным и плачевным для всех, за кого здесь он, Данила Белов, отвечает.
Поэтому, когда Воробьев подошел к костру, Данила сказал старику о своем решении:
— Вот че, Евсеич, завтра будь в своем схороне, а я подойду к молодцам и побалакаю с ими.
— Ты че эт, Афанасьич, удумал? Под пулю схотел голову подставить? — забеспокоился старик.
— Я им скажу такое, что и думать забудут сюды соваться, — сказал тоном, пресекающим всякие возражения.
Сказать-то сказал, да мало представлял себе возможное развитие ситуации.
Пришедшие в тайгу военные люди его не беспокоили — с ними он справится. Но что будет дальше? За ними придут другие, а за всеми не усмотришь.
Не-эт, тут, видимо, надо просить помощи у Иванова.
«А может, и без него обойдусь? Че зря тревожить-то», — догоняла другая мысль.
Застать врасплох пришельцев лучше было поутру, когда те пойдут к ручью обмыть свои образины. Так и сделали.
Обмыли образины, повернулись спиной к ручью, а старик сидит на камне в четырех-пяти шагах. Характерная беловская усмешка перекосила заросшее белой щетиной лицо, глаза глядят остро и недобро.
Аж дух захватило у пришельцев. Застыли на месте, не знают как себя вести.
— Леший… — обронил тот, что поменьше ростом. — Истинно леший.
— Во-во, лешаком меня смолоду прозывают, — медленно проговорил Белов, снимая с плеча двустволку. — Я знаю, от какой курицы вы яйца и зачем вы здеся, потому буду стрелять без предупреждения, а я по сей день бью белку в глаз…
О курице и яйцах, понятно, сказал намеренно — пусть знают, что не с дремучими медведями имеют дело.
Перевел ствол ружья с одного на другого, затем — в обратном направлении.
— Мне в моих годах терять нечего, но и вас никто не будет искать, потому как вы залетные. Под мшиной вам будет лежать мягко.
Усмехнулся в другой раз, продолжил: