Книга Лакуна - Барбара Кингсолвер

— Такой стиль. В духе католических миссий.

— Миссий? Здесь что, вместе с горничной можно вызвать в номер священника? — Томми улегся обратно, потянулся, ухватился за перекладины на спинке кровати и провел по ним рукой, точно заключенный по решетке. — В гостинице в Вашингтоне был омерзительный бар, да и вообще местечко оказалось сущей дырой. Я тебе рассказывал, какой там приключился курьез?

— Нет.

— Вчера вечером. Нет, позавчера. Возвращаюсь в отель после целого дня встреч со всякими хмырями, усталый как собака. Направляюсь к лифту и натыкаюсь в фойе на сцену. На полу лежит здоровенный негр в дорогом пальто, шляпе, с портфелем, в общем, в полном порядке, и размахивает руками и ногами. Отбивается от коридорных. Не успел войти, как беднягу сцапали и повалили на пол. Потому что негр. А негров в эту гостиницу не селят.

— Что случилось?

— Представляешь, оказалось, это посол какого-то африканского государства. Эфиопии, что ли. Ошибочка вышла. В конце концов ему дали номер, потому что он иностранец, не американец. Что ты на это скажешь?

— Господи боже. Даже думать об этом не хочу. То есть негры из других стран даже презрения не стоят?

— Видимо, да. Но этот оказался приличный. Произношение правильное, как у англичанина. Мы вместе ехали в лифте; посол жил на моем этаже. Спросил, не возражаю ли я. Он сотню раз останавливался в этой гостинице, а они по-прежнему путаются.

— Не возражаешь против чего? Ты сказал, он спросил, не возражаешь ли ты.

— Сам не знаю.

— И каково тебе было?

Томми перевернулся, оперся на локоть и, прищурившись, переспросил:

— Ты о чем?

— Ехать в лифте с этим бедолагой.

Томми откинулся на постель и уставился в потолок.

— Мне было неловко.

11 ФЕВРАЛЯ

— На вашем почтовом ящике висела эта сума, — с порога сообщила сегодня утром миссис Браун. Каждый раз она ставит меня в тупик, хотя уже пора бы привыкнуть. В руках у нее был мешок. Сума — это мешок. В данном случае — сетка наподобие той, с которой соседка ходит за продуктами. Сегодня в ней лежали несколько ручек, старая фетровая шляпа, вещи, которые я за эти годы подарил Ромулу. Включая привезенный из Мексики резиновый атль-атль, награду за то, что парнишка кормил кошек.

— Тут еще записка, — добавила миссис Браун, которую случившееся немало озадачило. — «Ромул больше сюда не придет».

На самом деле соседка хотела сказать: «Пожалуйста, держитесь подальше от моего сына». Агент Майерс посоветовал избавиться от подарков коммуниста.

— Возьмите письмо, миссис Браун. Скажите этой даме, пусть немедленно свяжется с генералом Эйзенхауэром, потому что у него тоже есть подарок от коммуниста.

Миссис Браун уселась за пишущую машинку и занесла руки над клавишами, ожидая, что я продиктую ей нечто осмысленное. Иногда ей приходится ждать целый день.

— Как бишь это называется? Ах да! — я щелкнул пальцами. Спасибо памяти, не подвела. — Орден Победы. Несколько лет назад в журнале «Лайф» напечатали фотографию на весь лист. Платиновая звезда с бриллиантами. Сталин вручил ее Эйзенхауэру в Ялте. Скажите соседке, в следующий раз, когда придет агент Майерс, пусть пошлет его к Эйзенхауэру. Чтобы проследил, как генерал положит орден в мешок и отправит обратно Сталину.

4 МАРТА

Сегодня я рассердился на миссис Браун. Не стоило на нее злиться: на самом деле она золото, а не человек. Сходила вместо меня в магазин; у меня не хватает духу выйти из дома, а ведь еще только март. Миссис Браун терпелива, как всегда. Вернулась со сдачей, чеками и радостными весенними новостями: во дворах на улице Монтфорд расцвели крокусы, в продаже появились теннисные туфли. Коробка с двенадцатью карандашами теперь стоит 29 центов. Зажигалки «Зиппо» подорожали до 6 долларов, так что миссис Браун вопреки заказу решила сэкономить и купила спички. Я ее отругал: чертовы спички не зажигаются в ванной. Она побледнела и опустилась на стул, словно получила телеграмму с дурными известиями, и только через полчаса обрела дар речи:

— Не стоит курить в ванной, мистер Шеперд.

— Почему? Чтобы не спалить дом?

Днем она принесла мне в кабинет письма на подпись, и я заметил, что ногти у нее на руках выглядят неухоженно. Она тоже на грани срыва; мы оба, как девчонки, подскакиваем на месте, когда звонит телефон, и ждем вестей от Линкольна Барнса. Издательство получило рукопись несколько месяцев назад; недавно мы отправили им вычитанные гранки. Заглавие, обложка, все остальное готово к публикации. А дата выхода книги до сих пор не назначена.

— Все ваши романы — о Мексике, — с деланым оживлением заметила сегодня миссис Браун. — Вы не думали о том, чтобы писать для мексиканцев?

— Как вам такое в голову пришло?

— Просто спросила.

— Я не пишу по-испански. Я пишу по-английски о мексиканцах. На испанском, вероятно, мне пришлось бы писать об американцах.

— Я знаю, что вы отлично говорите по-испански. Я слышала своими ушами.

— Заказать рыбу в кафе — не роман написать. Я даже не думаю по-испански. И едва ли смогу что-то создать на этом языке. Я не могу вам этого объяснить.

Тут бы ей ответить «Да, сэр», повернуться на каблуках и выйти из кабинета, как верная секретарша в фильмах.

Но миссис Браун стояла как вкопанная, и на лице у нее читалось: будь что будет.

— Вы бы выучили язык, если бы пожили там подольше, — не сдавалась она.

— Я там жил без малого двадцать лет, до 1940 года, — возразил я, — по-вашему, этого недостаточно? Думаете, еще несколько десятков лет практики что-то изменят?

— Вы были ребенком. А сейчас вы взрослый человек. Писатель. Вы бы привыкли.

— Это предложение?

Она не ответила. Я отложил книгу и впился взглядом в миссис Браун.

— Послушайте, у меня не тот характер. Мексиканские писатели — депрессивные типы.

Миссис Браун прятала почту. Складывала в коробки на чердаке, не показав сперва мне, как обычно. Я застукал ее за этим занятием и заставил показать то, что она пыталась скрыть. Миссис Браун настаивала, что почти все письма о том же, о чем обычно, и только несколько «не очень приятных».

Общая мысль — «позор Г. У. Шеперду!». Шеперду, жалкому нытику, предателю, который болтает что вздумается, проклятому коммунисту.

— Вы должны простить им их злобу: люди всегда ненавидят то, чего не знают.

— Кто это сказал? Иисус Христос?

— Мистер Шеперд, добрых писем по-прежнему большинство. Подумаешь, попалось несколько злых. Добрые от тех, кто прочел один или несколько ваших романов, и они им понравились. А злые — от тех, кто ничего о вас не знает. Только и всего. Смотрите сами, если хотите. Увидите, там нет ни слова о ваших книгах.