Книга Фомка-разбойник - Виталий Бианки

Некоторое время мы шли прямо на темную полосу. Потом повернули, пошли вдоль.

Еще раз повернули, в другую сторону, пошли наискосок к земле.

Стал виден плоский высокий берег. Под ним выросла точка. Она разрослась, превратилась в кучку маленьких домиков – поселок.

Мы то приближаемся к нему, то направляемся мимо, то начинаем удаляться, – и опять поворачиваем. Штопором подходим к берегу.

С бортов беспрерывно выкрикивают глубину.

Уже видны рыбницы у берега, с десяток чёрных лодок кругом них. Видны отдельные домишки.

Но вот что это справа от них – пестрые треугольники?

Чумы! Это же самоедские чумы!

Для меня неожиданно, что они – пестрые: черными, желтыми, серыми, коричневыми шашечками.

Тоненько лают собаки. Черные фигурки людей суетятся у берега, входят в воду. Идут по воде, приближаются к нам по воде.

– Хэ-хэ! – бормочет кто-то у меня за спиной.

Оборачиваюсь – Валентин.

– Ты чего?

– Хэ, говорю, добрались-таки до Хэ, увидали самоедов.

«Гусихин» остановился метров за триста от берега. К нему сейчас же прилипли лодки. И через минуту на палубе появились люди без шеи, с тюленьими маленькими гладкими головами и бескрылые, как пингвины.

Раз! – человек-пингвин откидывает оболочку головы на спину – и настоящая человеческая голова поворачивает ко мне свое настоящее человеческое лицо.

Что за любопытные глаза! Они прошивают насквозь, быстро и многократно, как игла швейной машины.

Пингвинье крылышко поднимается, и человеческая рука доверчиво тянется к моей.

– Здрастуй?

– Здравствуй.

Крепкое рукопожатие.

Он щупает материю моей охотничьей куртки.

– Терпит?

Я не совсем понял, но улыбаюсь, отвечаю:

– Терпит!

Мы стоим друг против друга – совсем разные люди, – с любопытством и удивлением глядим друг на друга, и вдруг оба смущаемся.

Он что-то быстро заговорил на своем языке.

Я не понял.

Я сказал ему несколько фраз по-русски.

Он не понял.

Засмеялся – как дверь распахнул на солнце, потоптался на месте, чисто сказал:

– Понимать не терпит!

И отошел.

– Торопись! – крикнул мне Валентин из каюты. – Лодка сейчас отваливает.

Мы запаслись патронами, взяли ружья и сели в большую лодку.

Лодка не дошла до берега метров сто – и стала.

Вместе с другими мы побрели по воде до сухого песка. Женщины и те из пассажиров, на ком не было высоких сапог, ехали на берег на наших спинах.

Глава девятая

Люди Самоедь ездят на оленях и питаются рыбами.

Летопись

Брунгилъда и Зигфрид. – Швейные машинки Зингера. – За невидимой стеной. – Кормлёнки. – В чуме. – Олени и жизнь Юро. – Стовосьмидесятилетний человек. – Чернолапенький. – Пятилетний охотник. – Гости из тундры. – Собачий вопрос. – Салмы и стукалки. – Кочетов философствует.

Неприступный замок стеной огня отделен от мира.

В замке – Брунгильда, валькирия[33]. Она ни жива ни мертва: закованная в холодные латы, она спит долгим сном Спящей красавицы, сном тысячелетий.

Кто – смелый – пройдет сквозь огненную стену? Кто вернет миру оцепенелую жизнь?

Зигфрид, жизнерадостный золотоволосый герой Нибелунгов, отважно ринулся в огонь.

* * *

В чистой и теплой избе при неверном свете ночника неожиданно встали передо мной эти два образа народной фантазии далекого народа: Брунгильда, Зигфрид.

Я удивился: откуда они здесь, на Конце Земли? Чем напомнило прекрасную и пламенную сказку все то, на что я здесь нагляделся за день? Здесь, за Полярным кругом?

Я не понял тогда.

Принялся за дневник.

* * *

Утром мы вышли из воды на плоский песчаный берег и сразу почувствовали необычайное. Огромная пустота вокруг казалась значительнее всего, на чем останавливался глаз. Нас обдавал холодный ветер, невидимо мчался куда-то, а небо было совершенно неподвижно, ни одно облако не проходило по нему.

– Идемте, – приветливо говорит легкий сухолицый человек. Он приехал с нами в лодке. – У меня тут родственник. Оставим вещички и пройдем в чумы.

– Знакомься, – говорит Валентин, – Якимыч, заведующий факторией Госторга, охотник.

Перед нами под увалом раскинулся не маленький поселок. Вместительные, крепкие сибирские избы.

Два-три строения, крытые красным железом, напоминают о городе.

С десяток мужчин в суконных гусях[34]на берегу. Ни одной женщины.

Редкие нелюбопытные прохожие на коротеньких улицах едва взглядывают на нас.

– Зырянский поселок, – говорит Якимыч. – Русские тут только летом, к зиме почти все съезжают.

Он ведет нас в чистую просторную избу. Приветливая пожилая хозяйка, суетливый, с володимирским говорком хозяин, две швейных машинки Зингера в горнице: Кочетов – хозяин – портной.

Сразу позабылся Конец Земли, пропала простота.

– Беседуйте, – приглашает хозяйка так просто, точно мы вчера только здесь были. – Я сейчас самоварчик…

* * *

А в нескольких шагах – самоедское становище.

Чумы возвышаются пестрыми конусами. Они по-летнему крыты нюгами – большими кусками бересты, где почти белой, где желтой, коричневой или совсем черной от копоти. Над срезанной верхушкой – колючий венчик из тонких кончиков шестов.

Позади каждого чума, как клеть при избе, – нагруженная нарта, крытая шкурами, увязанная ремнями.

Там – кладовая кочевников: оленьи шкуры – крыть чумы зимой, меховая зимняя одежда.

Мы вошли в становище, как в заколдованное царство: нигде ни человека, все неподвижно, собаки свернулись, спят в заветерках. Рядом ступаешь, а они даже головы не поднимут.

– Осторожней!.. – говорит Якимыч. – Человека раздавите.

Он показывает на пушистый клубок у меня под ногами, смеется.

Смотрю: собаки. Одна – поменьше – притулилась к другой – большой, очень лохматой. Спят.