Книга Агафонкин и Время - Олег Радзинский

Магог – величественный, спокойный, недвижный – посмотрел на сходившиеся к стенам Кремля колонны мигрантов.

– Ибрахим, – изрек Магог, – слушай мой голос. Внемли.

– Внемлю, господин, – отозвался Ибрахим.

– Упадут, упадут стены кремлевские, – пообещал Магог, – как упали стены Иерихона.

Магог повернулся к Кремлю и дунул.

* * *

В небе, казалось, разорвали большую подушку, набитую бело-серым пером, просыпавшимся вдоль дальнего края блекло-синего свода – за враз потемневшим лесом. Облака узкими лохматыми кольями стояли на горизонте, постепенно наполняясь грядущим дождем. Был слышен приглушенный гром: за рекою шла, разрастаясь от Шацка на Малый Пролом, майская гроза.

Барский дом в Удольном – из камня, выкрашенный в тот неопределенный желтый цвет, что отчего-то любили российские помещики, – был построен просторно и бездумно: тянулся в два этажа с деревянными флигелями и пристройками, с никому ненужными мансардами, вдруг закругляясь влево, словно решил уйти в другое место или по крайней мере поменять архитектурный стиль, и, казалось, никак не мог закончиться, как не может закончиться это предложение. Парадное крыльцо кичилось высоким портиком в псевдоримском стиле, ступеньки, однако, подгнили и требовали осторожности от того, что могли и вовсе обвалиться. Агафонкину было недосуг распорядиться починить парадное крыльцо, да он им редко и пользовался, предпочитая входить через сбитый из досок боковой флигель, примыкавший к большой нетопленой пустой зале с неисправной, заполненной мышиными гнездами, роялью.

Подъезд к дому – вокруг надколотого, из сероватого мрамора, фонтана, в чаше которого лежали сопревшие зимой прошлогодние листья, был запружен деревенскими, прознавшими неведомо как, что молодой барин пожаловал, да еще и с гостями. Бабы в платках и теплых кофтах держались поодаль, щелкая семечки в ладонь, мужики же, покуривая в кулак, толпились вокруг приземистого щербатого дядьки – алешнинского старосты Федора Титова. Его дочь Варя, жившая в усадьбе, стояла на крыльце, держа в руках вышитый красными петухами рушник. Детвора бегала за собаками и от них, но присмирела при появлении экипажа: барин прибыл.

Деревенские обсуждали Карету: диковина. Мужики спорили, сколько пассажиров она берет да какие у нее рессоры, бабы же хвалили нежно-голубой цвет экипажа, хотя – по здешним дорогам – и находили его непрактичным: обляпается. Юлу, вертящуюся на крыше Кареты, никто не приметил.

Путин сошел вслед за Агафонкиным и оглядел толпу с привычным для опытного политика умением распознать главных людей. Он чуть кивнул старосте Титову, который сразу подобрался, одернул короткий рыжий кафтан и стащил с головы серый теплый картуз. Мужики тоже сняли шапки и поклонились приехавшим господам.

– Здоровы будете, Ляксей Митриевич, – сказал, не подходя близко, Титов. – С приездом вас.

Он знал, что Агафонкин “балуется” с его младшей дочкой красавицей Варей, но возражать не возражал, потому что, во-первых, кто ж из господ не балуется, и, во-вторых, Вариному замужеству это не помешает – было б справлено приданое. А нешто барин – за свой грех – не поможет с приданым?

– Здравствуй, Федор Спиридонович, – кивнул ему Агафонкин. – Здравствуйте, алешнинцы! – крикнул он толпе и получил в ответ гул приветствий, из которых только и можно было разобрать “вашество” и “…ксей Митрич батюшка”.

– А где отец Филарет? – поинтересовался Агафонкин. – Опять хворает?

– Хворает, барин, – подтвердил Федор Титов. – После Великого поста и захворал.

Это означало, что местный священник отец Филарет ушел в запой, что случалось с ним регулярно. Поп был вдов и страдал желчью, утверждая, что картофельный самогон – первое средство от этого недуга (да и вообще помогает от разной хвори). Он любил приходить к Агафонкину “для образованной беседы”, в конце которой обычно просил выделить дров на зиму.

– Кто эти люди? – негромко спросил Путин.

Сурков молчал, оглядывая сельчан, Платон же озирался вокруг, ища по обыкновению подмоги в чистом холодном деревенском воздухе.

– Алешнинцы, – пояснил Агафонкин. – Были крепостные, а теперь вольные землепашцы. Русский народ.

Путин кивнул русскому народу. Мужики поклонились пониже, бабы же зашептали свои предположения о солидном барине в странной одежде, прикрывая рты уголками платков.

Одна, побойчее, Агафья Межова – солдатка – крикнула будущему главе российского государства:

– Хлеб да соль вам, барин! Добро пожаловать!

Остальные бабы засмеялись, зажимая рты ладонями – не обиделся б.

Путин улыбнулся и помахал людям рукой.

Агафья осмелела и, взглянув из-под платка на красавца Суркова, крикнула и ему:

– И вам, барин, с приездом будете!

Бабы запрыскали и стали дергать Агафью за рукава драной кофты – стыдоба. Им, впрочем, и самим нравился красивый брюнет, стоявший у Кареты, внимательно, без улыбки, разглядывавший людей. Платон же держался ближе к лошадям, жмурясь на чистое небо.

– Алексей, – сказал Путин, – нам нужно обратно, пока не схватились. А то поднимут тревогу – пропал Президент.

“Он не понял, – осознал Агафонкин. – Не понял”.

– Сельчане, – обратился Агафонкин к алешнинцам, – у меня для вас грустная новость: графиня Апраксина велела почить в бозе, удалилась в лучший мир. Все ее наследство, включая Удольное, перешло к графскому племяннику – господину Путину. – Он показал на Путина. – Прошу любить и жаловать вашего нового помещика – Путин Владимир Владимирович.

Народ затих, замолк, даже дворовые грязные собаки перестали возиться, почувствовав важность момента. Только сельский дурачок Сенька Петрушин продолжал мотать головой, пуская слюну и цокая языком – цок-цок-цок. Стоявший рядом отец Сеньки коротко ударил его кулаком в затылок. Тот замолчал, привычно зажмурив глаза от боли, но плакать не стал. И снова зацокал.

– Вы что говорите, Алексей? – шепотом спросил Путин. – Какая графиня? Какой племянник? Зачем?

– Потом объясню, Владимир Владимирович, – пообещал Агафонкин. – Мне нужно вас с Владиславом Юрьевичем представить народу: кто вы, почему здесь.

– Зачем? – удивился Путин. – Мы же сейчас уедем. Обратно, в Россию.

– Мы – в России, – вздохнул Агафонкин: не было смысла откладывать. – И сейчас мы не уедем, потому что уезжать нам некуда: я не знаю, как вернуться в 2014-й.

Путин посмотрел на него, медленно осознавая смысл агафонкинских слов. Посмотрел на Суркова – не ошибся ли. Так ли. Сурков ничего не сказал, только стал еще бледнее и красивее.

– Вы что говорите, Алексей? – спокойным ровным страшным голосом сказал Путин. – Вы хоть понимаете, что натворили? Вы похитили Президента России. Главу государства.

– Какой сейчас год? – спросил Сурков. – Я понимаю, что раз крепостное право отменили, мы, стало быть, перешли рубеж 1861-го, но какой точно сейчас год? Это вы знаете?