Книга Победа Элинор - Мэри Элизабет Брэддон

Я вынуждена называть его молодым нотариусом, потому что вообще с понятием о нотариусе обыкновенно соединяются седые волосы, полнота и синие очки. Недели через две он сделал мне предложение, и я приняла его, хотя сердце мое оставалось верно Фредерику и я все еще переписывалась с ним чрез Луизу…

Лицо Элинор стало очень серьезно на этом месте рассказа и мистрис Леннэрд перетолковала это выражение ее лица безмолвным упреком.

— Да, я знаю, я поступила очень дурно, но что же мне было делать, ради самого Бога? С одной стороны, меня сводил с ума папаша, а с другой — Фредерик, который клялся, что застрелится, если я не стану ему писать с каждой почтой.

Одним словом, мисс Виллерз, молодой нотариус, которого я теперь стану называть моим женихом, поступил крайне великодушно. Во-первых, он купил поместье папаши, вовсе не за тем, чтобы оно ему было нужно, а потому только, что папаше необходимы были деньги. Сверх того, он дал папаше взаймы еще более денег, чем стоило все имение, чтобы дать ему средство покончить свои счеты со всеми кредиторами и купить билеты государственного займа, процентами которых он мог бы жить за границей. Конечно, это было очень великодушно с его стороны, тем более что сам он считал это совершенным пустяком, утверждая, что моя любовь вознаградила бы его за еще большие пожертвования. Вы понимаете, он воображал, что я его люблю, я даже пробовала, не могу ли полюбить его и бросить бедного Фредерика для папаши, но чем более я старалась изгнать его образ из моего сердца, чем более я была холодна в моих письмах, тем более письма его становились раздирающими. Он напоминал мне в них слово, данное в саду в Бате, и объявлял торжественно, что ежели я изменю ему, то его кровь падет на мою голову. Таким образом, куда бы я ни обернулась, везде жизнь мне представлялась тяжким бременем.

На уплату долгов и приведение в порядок папенькиных дел понадобилось некоторое время, даже с помощью моего жениха. Наконец все было устроено, и мы отправились путешествовать но Европе. Нас сопровождал мой жених. В Лозанне должна была совершиться свадьба. Нужно ли мне говорить, как несчастна я была во все это время! Я сознавала всю низость моего поступка, когда обманывала лучшего из людей, может быть, хуже всего было то, что мой жених имел ко мне неограниченное доверие, что я ни сказала бы, или ни сделала — исключая моего последнего действия — ничто не могло бы поколебать его веры в меня. Иногда он говорил о моей молодости, о моей детской наивности, и я наконец вообразила себя совершенной Лукрецией Борджио. Ах! мисс Виллэрз, это было ужасно! Часто я была готова броситься к его ногам и рассказать ему все про Фредерика, но мысль о бедном папаше, мысль о деньгах за имение, которые нечем было возвратить, осуждала меня на молчание, и день проходил за днем, а я все продолжала обманывать лучшего из людей. Видите, я зашла слишком далеко и не имела возможности возвратиться. О, моя милая! В этом и заключается наказание за всякое вероломство. Обманув кого-нибудь однажды, вы должны продолжать идти далее и далее, от одной лжи к другой, до тех пор, пока почувствуете себя самым низким созданием на свете.

По крайней мере я испытывала это, когда прелестные наряды, драгоценные вещи и все, что мой жених выписал для меня из Парижа, привезено было ко мне. Если я могла бы ходить на золоте, я полагаю, что этот сумасбродный человек — хотя он, впрочем, был человеком очень умным, а только от меня без ума — едва ли счел бы слитки самого чистого золота достойными служить мне мостовой. Шелковые материи и атласы — атлас тогда не был еще так пошл надо вам сказать — были так толсты, что могли бы стоять, если вздумалось бы кому-нибудь их поставить, кружева… Однако я пе стану на этом останавливаться: я уверена, что вы уже с нетерпением ожидаете конца рассказа, который вам, верно, надоел, что так, долго длится.

— Нисколько, мистрис Леннэрд, — возразила Элинор серьезно, — напротив, я очень заинтересована вашим рассказом. Вы не можете себе представить, какое живое я принимаю в нем участие.

Мистрис Леннэрд очень обрадовалась позволению продолжать. Она принадлежала к числу тех женщин, которые находят величайшее наслаждение в рассказе истории их собственной жизни, или нескольких замечательных в ней случаев.

— Настал канун свадьбы, — продолжала мистрис Леннэрд торжественным голосом, почти наводящим ужас, — когда непредвиденный переворот моей судьбы вдруг разразился надо мною, как громовой удар. Панаша и мой жених ушли куда-то вместе, я осталась одна в квартире, занимаемой нами в Лозанне. Было уже около часа пополудни, на мне было одно из шелковых платьев, привезенных из Парижа, и я чувствовала себя довольно примиренной со своей судьбой. Я решилась прилагать все усилия, чтобы составить счастье моего будущего мужа и доказать ему мою благодарность за доброту к моему отцу. Вообразите же себе мой ужас, когда мне доложили, что меня желает видеть дама — англичанка — и прежде чем я успела решить принять ее или нет, в комнату стремительно вбежала Луиза Леннэрд, вся в пыли, в измятом платье, как была с дороги, а в то время не было железных дорог в Лозанну.

Итак, моя милая, мисс Виллэрз, молчание Фредерика, которое я приняла за покорность обстоятельства, было в самом деле совершенно тому противоположное. До Луизы дошел слух о моем замужестве. Она написала об этом брату, а тот почти совершенно сошел с ума, и так как ему в то время полагался отпуск по расстроенному здоровью — климат нанес ему страшный вред — то он тотчас же выехал из Мальты. Он и сестра его вздумали уговорить старую тетку — которая очень любила Фредерика и теперь ему оставила свое состояние — ехать с ними в Швейцарию, и вот она только что приехала. Старушка-тетка была совсем разбита от дороги и не имела и тени подозрения, каким орудием служит.

Вы видите сама, мисс Виллэрз, всякое — даже самое жестокое сердце — было бы тронуто подобной преданностью. В ту минуту я забыла все великодушие моего жениха и свято обещала Луизе — которая, по правде сказать, была в этом деле главным двигателем — в этот же вечер повидаться с Фредериком, хотя бы только на несколько минут. Конечно, я не сказала ей, что свадьба назначена на следующий день. Я слишком боялась ее негодования, она сердечно любила своего брата и была свидетельницей моего торжественного обета верной любви в саду, в Бате, но люди в гостинице все рассказали ей — противные сплетники! Последствием было то, что когда я встретилась с Фредериком на паперти собора, пока папаша и мой жених сидели еще за столом и пили вино, Фредерик был в таком положении, что на него страшно было смотреть.

Я не в состоянии описать этой сцены. Когда я вспоминаю ее, то она мне кажется сном, полным смятения и шума, совершенным хаосом. Фредерик говорил мне, что приехал из Мальты требовать меня как свою невесту и называл моего жениха бароном в золоте и драгоценных камнях, как говорится в балладе «Алонзо Храбрый», которую он учил наизусть етце в школе. Бедный, милый Фредерик! Теперь, когда я увидела его опять, мое сердце, которое всегда оставалось ему верно, было еще более прежнего исполнено нежности к нему. С другой стороны, Луиза — девушка с очень твердым характером — нападала на меня, называя меня корыстолюбивой, вероломной, лицемерной. Фредерик то бросался передо мною на колени на этой холодной паперти, поминутно вскакивая, когда сторож, который обыкновенно показывает собор иностранцам, смотрел в нашу сторону. Едва ли я понимала что говорю и что делаю, когда Фредерик почти силой взял с меня обещание бежать с ним в эту же ночь вместе с Луизой и обвенчаться, как только мы найдем пастора, который мог бы нас соединить.