Книга След грифона - Сергей Максимов

– Против нас, вы хотели сказать, – помог ему вождь.

– Против вас, – не стал кривить Сергей Георгиевич.

– А условием такого выступления могло быть признание независимости Финляндии?

– Так точно.

– А Колчак на это не пошел? – опять подсказал Сталин.

– Адмирал сказал буквально следующее: «Нарушение целостности Российской империи считаю преступным. Торг неуместен».

– Что Гельцер? – неожиданно обратился вождь к Фитину.

Павел Михайлович машинально встал. Сталин в этот раз не стал возражать.

– Екатерина Гельцер находилась и находится под нашим постоянным контролем.

– Вы планируете ее использовать в своей операции? – поинтересовался вождь.

Вопрос был скорее риторическим. Фитин не мог ничего планировать в предстоящей операции без личного указания Сталина. Балерина Большого театра Екатерина Гельцер была еще дореволюционной возлюбленной барона Маннергейма. Не раз и не два Сталин лично отслеживал, чтобы она не пострадала в череде многочисленных чисток и репрессий. Любовница, даже бывшая, первого лица сопредельной страны – фигура, которой не пренебрегают. Сталин знал даже то, что в квартире у Гельцер находятся портреты Карла Густава фон Маннергейма, написанные Серовым и Репиным. Мало того, узнав, что дирекция Большого театра отобрала у Гельцер партию Тао Хоа в «Красном маке» Глиэра, Сталин лично позвонил директору Большого Тихомирову и без обиняков сказал, что таких товарищей Тихомировых, как он, – много, а что до балерин Большого, будь то Уланова или Гельцер, – они товар штучный.

– Я думаю, вашей миссии, генерал, не повредит письмо личного характера. Пусть Гельцер напишет такое письмо барону. И еще, товарищ Фитин, не в службу, а в дружбу, попросите товарища Поскребышева распорядиться насчет чая. А мы с генералом пока поговорим как старые знакомые.

Фитину не нужно было объяснять, что Хозяин хочет остаться с Суровцевым наедине. Это было несколько необычно. К тому же человек, остающийся с вождем тет-а-тет, имел еще ту биографию. Но с другой стороны, хозяин – барин. Павел Михайлович собрал документы в папку и пошел к выходу.

– Не пропадайте надолго – вы нам еще понадобитесь, – напутствовал Сталин Фитина.

Вождь обошел длинный стол с обратной стороны и сел напротив Суровцева.

– Как по-вашему, товарищ генерал, – сделал он ударение на второй части фразы, – будет ли Маннергейм и дальше воздерживаться от активных действий против СССР?

– Я могу только повторить слова Библии, – ответил Суровцев. – «Как человек может поручиться за кого-то, когда не может поручиться за себя?»

– Так и я повторю. Мы изучали Библию. Сталин может ручаться за себя, – заговорил вождь о себе от третьего лица. – Сталин не бросает слова на ветер. Нам нужно, чтобы барон не спешил помогать Гитлеру. В отличие от Колчака товарищ Сталин дает гарантию барону Маннергейму. Финляндия в дальнейшем видится товарищу Сталину страной нейтральной. Может быть, вы что-то хотите спросить?

– Так точно.

– Спрашивайте. Спрашивайте! – великодушно позволил вождь.

– Следует ли мне рассматривать барона как канал возможных мирных переговоров с Гитлером?

– Вы должны сами дать ответ на этот вопрос при встрече с Маннергеймом. В нашем положении мы должны работать в разных направлениях. Вы согласны?

– Конечно.

– Это хорошо, что вы понимаете. А вот я не совсем понимаю, почему вы не остались в Финляндии в 1919 году, почему не перебрались туда позже. Не могу поверить, чтобы барон не делал вам предложений такого рода.

Суровцев не был поражен проницательностью Сталина. Он с самого начала отдавал себе отчет, что имеет дело не просто с крупнейшим организатором и руководителем, но и с политиком мирового масштаба, а это предполагало наличие мощного интеллекта и исключало всякую неискренность в разговоре с ним. Человек такого уровня не мог себе позволить роскошь быть наивным, а уж тем более глупым.

– Вы правы, товарищ Сталин. Барон предлагал мне остаться. И предложения для молодого человека были лестные и весьма заманчивые.

– Так почему не остались? Если это не секрет, конечно, – усмехнулся вождь. Можно подумать, что он смирился бы с наличием секретов у своих собеседников.

Суровцев же окончательно укрепился в верности своей позиции: не пытаться обмануть того, кого обманывать себе дороже. Помнил он и слова маршала Шапошникова: «Я стараюсь всегда делать и говорить только то, что мне потом не надо скрывать».

– Был целый комплекс причин, – отвечал Сергей Георгиевич. – От долга, коим я тогда был связан, до неразделенной любви. Я был очень молод. Потом я выполнял особое поручение, которое требовало моего скорого возвращения в Россию. И это поручение относилось к судьбе золотого запаса России.

Сталина, казалось, абсолютно не удивили последние слова Суровцева. Он выжидал, ни взглядом ни жестом не проявляя заинтересованности.

– С бароном во время нашей с ним последней встречи также велся разговор об эвакуации части золота в Финляндию, – добавил Суровцев.

Сталин неторопливо встал со своего места и не спеша подошел к рабочему столу, где снова выбил трубку. Затем стал опять набивать ее свежим табаком. Набил. Но не прикурил. Вернулся к Суровцеву. И только здесь, в очередной раз раскуривая трубку, нарушил молчание, которое Суровцеву не могло не показаться долгим.

– Оставим этот разговор на потом, – наконец заговорил он. – Пятьсот или семьсот килограммов золота не сделают нам погоды, – в очередной раз козырнул чисто русским выражением вождь. – Есть более важные дела. Если барон Маннергейм и в этот раз сделает вам предложение остаться в Финляндии, не спешите отказываться. Может быть, находясь там, вы принесете больше пользы Отечеству.

А вот это было неожиданно и даже парадоксально. Суровцев тогда еще не знал, что за вождем водилось такое качество. Спроси Сталин о судьбе части золотого запаса, и Суровцев, наверное, рассказал бы ему если не все, то многое. Но он не только не стал спрашивать, но и предложил остаться в Финляндии после выполнения его секретной миссии. «Что это? Провокация? Как говорили в лагерях и тюрьмах того времени, проверка на вшивость?» – думал Суровцев.

– Вы должны сами решить, где принесете больше пользы своей стране, – повторил Сталин. – Хотя причин для обид у вас накопилось немало. Но во многих из своих бед виноваты вы сами. Так почему вы все-таки не воспользовались предложением регента Финляндии? Почему не сбежали после Гражданской войны? Границу перейти для вас не составило бы труда. Я правильно говорю?

– Сам не знаю. Что-то всегда удерживало. Не одно, так другое, – честно ответил Суровцев. – Я, поверьте, в полной мере оценил степень доверия ко мне. Сделаю все возможное, чтобы это доверие оправдать. К тому же может статься так, что генерал Степанов не прервал своих отношений и с Маннергеймом. А это увязывает в единый узел и работу с Вальтером в нынешнем немецком Генеральном штабе, и нынешние финские дела.