Книга Театр теней - Кевин Гилфойл

Гарольд, мужчина крупный, откинулся назад так резко, что чуть не упал. Ему пришлось схватиться за стол, чтобы удержаться на скамейке.

— Микки, о чем это ты? — спросил он.

Не поднимая головы, Микки заговорил:

— Честно сказать, я не думаю, что об этом следует распространяться в присутствии святого отца — ему это не понравится.

В рядах «солдат» раздался ропот. Теперь из-за Макгилла они не смогут дослушать до конца увлекательную историю! А они так рассчитывали, что знаменитый Микки Фэннинг расскажет что-нибудь о своих подвигах. Святой отец явно проигрывал состязание в популярности — и это у собственной паствы! Надо было срочно спасать ситуацию.

— Микки, вы же среди друзей. Уверяю вас, что бы вы ни рассказали, меня это не шокирует, — сказал преподобный Макгилл. — «Солдаты Христа» всегда горячо поддерживали вас во всех начинаниях. Конечно, нам приходится немного, как бы это выразиться, маскироваться, чтобы не растерять сторонников в Вашингтоне да и среди простых американцев из Пеории.[30]Но мы понимаем: на войне как на войне. К какой бы тактике вы ни прибегали в своих благородных делах, это было оправдано. По-моему, вы, как никто, заслуживаете только всеобщего уважения.

«Солдаты» забубнили на разные голоса, соглашаясь с Макгиллом. Бородатый парень похлопал Микки по плечу — Микки это было неприятно. Гарольд порадовался, что преподобный Макгилл наконец-то рассуждает более радикально и здраво.

— Двадцать лет тому назад я стрелял в Дэвиса Мура с расстояния в шестьдесят метров, — сообщил Микки. — Промахнулся сантиметров на пять, и он выжил. Примерно год спустя я проезжал через Чикаго, возвращаясь после очередной работы, и решил сделать еще одну попытку. Была жутко холодная зима. У меня не было времени на то, чтобы принять все необходимые меры предосторожности и организовать… э-э… ликвидацию, и тогда я решил пойти другим путем. В тот вечер я не мог этого знать, но, как выяснилось впоследствии, моя тактика дала отличные результаты.

Дочь Мура работала в магазине одежды. Я зашел туда за два часа до закрытия и спрятался в одной из примерочных. Сидя там, на листке бумаги я написал, вернее нарисовал, ей послание. — Микки достал из кармана пожелтевший листок с потрепанными краями, сложенный вчетверо. Он аккуратно развернул его, словно это была хрупкая страничка древнего манускрипта. — Вот оно.

Святой отец поправил очки, стремясь получше рассмотреть рисунок. Красными и черными чернилами нарисовано сердце — изображение было грубоватое, но анатомически верное. Вокруг сердца обвивалась змея. Еще там было две руки (одна указывала в небеса) и монограмма «HoG». Чуть ниже — имена шести докторов. Написаны черным и зачеркнуты красным. Седьмым в списке было имя доктора Дэвиса Мура, и оно не было перечеркнуто. И в самом низу — прописными печатными буквами стих из Библии, хорошо знакомый всем, столпившимся вокруг стола:

«И СКАЗАЛ ГОСПОДЬ БОГ: ВОТ, АДАМ СТАЛ КАК ОДИН ИЗ НАС, ЗНАЯ ДОБРО И ЗЛО; И ТЕПЕРЬ КАК БЫ НЕ ПРОСТЕР ОН РУКИ СВОЕЙ И НЕ ВЗЯЛ ТАКЖЕ ОТ ДЕРЕВА ЖИЗНИ, И НЕ ВКУСИЛ, И НЕ СТАЛ ЖИТЬ ВЕЧНО».

Все слова были написаны черными чернилами, и только «не стал жить» красными.

Микки продолжил:

— Я собирался отдать это дочери Мура, Анне, ближе к закрытию, когда в магазине будет меньше посетителей…

— Анна Кэт, — поправил Гарольд. — Ее звали Анна Кэт.

Последовала пауза. Преподобный Макгилл с громким чмоканьем отхлебнул рутбира,[31]а Микки зло посмотрел на Гарольда Деверо. Гарольд прищурился — он и не думал извиняться за то, что перебил Микки. Тот посопел и продолжил рассказывать:

— Пока я это писал, Анна — Анна Кэтрин — пробралась в соседнюю примерочную вместе с каким-то мальчишкой, вероятно, своим сверстником. Лет шестнадцати-семнадцати. Лица его я не видел. Они не догадывались, что я от них в двух шагах. Послышались сдавленные смешки, парочка шикала друг на друга. Потом я увидел, как на пол упала одежда, и подобрал под себя ноги, чтобы они меня не заметили. Я сидел тихо-тихо, а тот парень между тем начал трахать дочку Мура. Их тела соприкасались с резким звуком. Время от времени они с грохотом стукались о стену, я слышал громкие шлепки — это он хлопал ее, тискал, — а она отвечала сдавленным, возбужденным урчанием. Они были так молоды и уже так ненавидели самих себя — мне стоило больших усилий сдержать рвоту.

Насытившись друг другом, они оделись, и парень первым вышел из кабинки. Она, я помню, шепотом сказала ему: «Пока!», а он не ответил. Минуты через две она вернулась в торговый зал. У меня создалось впечатление, что эти свидания — их маленькая грязная тайна.

Я подождал еще полчаса, затем надел перчатки. Мне было важно, чтобы в магазине осталось как можно меньше покупателей, а тут как раз сделалось совсем тихо. Вскоре я понял почему. На улице разыгралась метель, и Анна Кэт решила закрыть магазин пораньше. Отправила всех покупателей по домам. Мы с ней оказались вдвоем. Как вы понимаете, я напугал ее, когда вышел из примерочной. Больше всего ее беспокоило то, что я слышал, как она развлекалась. Я подошел к ней совсем близко, она отступила на шаг, наткнулась на прилавок. Мои губы оказались в нескольких сантиметрах от ее уха. Я протянул ей послание и сказал: «Передай своему отцу, что он может быть чист перед законом, но он ответит перед «Рукой Господа». Положил листок на прилавок и направился к двери. Все это не заняло и минуты.

Но я не учел, что входная дверь заперта.

Не успел я сообразить, что ручка не поворачивается, как она со всей силы ударила меня под колени. Я упал. Она заорала: «Это ты стрелял в моего отца! Ах ты, сукин сын!» Я поднялся на ноги и наотмашь ударил ее по щеке. Она свалилась, а я рванул к двери. И тут она выкрикнула: «Я знаю, как ты выглядишь, подонок!» — и потянулась за телефоном. Она не успела набрать три цифры — я выбил трубку у нее из рук. Заломил одну руку, схватил за шею и повалил на пол посреди пятачка перед кассами. Ее рука хрустнула. От страха она не могла кричать, только расплакалась. Я опустился рядом с ней на колени, чтобы нас не было видно с улицы, но за окном мела такая вьюга, что на улице ни одного прохожего не было. Какое-то время мы возились на полу. Я крепко держал ее за горло, чтобы не вырвалась. Вот теперь она точно успела меня рассмотреть: если бы федералы показали ей портрет Байрона Бонавиты, она наверняка сказала бы им, что я — не он. Мое идеальное прикрытие рассыпалось бы в пух и прах. На кону была вся деятельность «Руки Господа». Я посмотрел ей в глаза и увидел больше ярости, чем страха. Вот, преподобный Макгилл, мы и подошли к вопросу о непредвиденных последствиях и о великом благе. Я сделал выбор, точнее сказать, принял единственно правильное решение: я сжал ее горло так, чтобы она не могла дышать, и подержал так несколько минут.