Книга Господин Малоссен - Даниэль Пеннак

– Вот и ворота…

Машина въехала на усыпанную гравием аллею. Каштаны по бокам. А может, и платаны. И непроницаемая чернота окружающего леса. Козырек подъезда в конце аллеи. Жилище нотариуса. Свет в окнах первого этажа. И в одном – на втором. Это смутно напомнило Титюсу известную картину Магритта.

Машина остановилась в нескольких метрах от крыльца.

Мари-Анж оставила фары зажженными.

Выключила зажигание.

Положила револьвер Титюса обратно в нагрудный карман куртки.

Потом посигналила, как, вероятно, у них было условленно: два коротких, один длинный, один короткий.

Титюс едва расслышал, как она пробурчала:

– Посмотрим.

Прошло несколько секунд. Дверь отворилась, и на крыльце появился Сенклер. Титюс оторопел. Сенклер был в халате и вытирал голову махровым полотенцем. Ни дать ни взять – сын нотариуса, которого застали под душем, но который с таким нетерпением ждал этого визита, что должен был выскочить нагишом навстречу приехавшим: вот он и выскочил, почти голый. Он не мог увидеть Мари-Анж, однако и не подумал загораживаться от света фар. Он откинул полотенце и спустился по ступенькам крыльца, широко раскрыв объятья навстречу машине. Его халат тоже распахнулся. Он не только не был вооружен, но, более того, уверенно вышагивал в чем мать родила. И это человек, вынужденный скрываться, разыскиваемый всей национальной полицией!

– Дени!

Она бросилась к нему.

– Дени!

Это прозвучало уже не как имя, а как взрыв желания, месяцами томившегося в духоте застенка. В три прыжка она напрыгнула на него, да так ловко, что Титюсу ничего не оставалось, как признать: такая точность возможна лишь при длительных тренировках. Куртка Титюса, халат Сенклера, розовый костюм, трусики, бюстгальтер валялись у их ног. Свет фар врезал это действо в темную рамку ночи. Спина Мари-Анж прогибалась и выпрямлялась, как волнующаяся морская зыбь. Титюс вдруг представил, как таращатся кабаны, затаившись в лесном кустарнике, ему даже послышалось, как ревут олени. «Ну, приятель, – подумал он, – когда я тебя прижму, придется тебе расплатиться со мной за этот подарок! Сколько недель я его готовил!» Тут он вспомнил, что в его теперешнем положении трудно прижать кого бы то ни было. Он рванул со всей силы наручники. Безрезультатно. Ручка двери держалась крепко. «Не торопитесь, ребятки, помедленнее, – отчаянно зашептал он, – дайте-ка мне подумать!» Словно услышав его мольбу, они медленно опустились, сев в позе лотоса на свою одежду. Пошли щедрые ласки и смешливое перешептывание. Она дышала ему в шею. Она звала его. Они перебрасывались своими именами.

Он окунул лицо в мягкую ложбинку между грудей. Она зацеловала подставленную макушку. Привязанные к противоположной дверце ноги Титюса могли помочь ему не больше, чем руки. Где, черт возьми, эта девица научилась вязать такие узлы? Инспектор Титюс был теперь безруким и безногим инспектором. И безоружным в придачу. Ограниченная продолжительность жизни. Конец короткой, но блистательной карьеры. Весенней ночью, когда сок жизненных сил наполнял древесные стволы, Титюс искал силы, обращаясь к Природе, но механика не уступала. «Если выберусь из этой переделки, куплю себе машину из картона». Он дергал за наручники, как лис, попавший в капкан. Он готов был отгрызть себе кулак. «Ну что же это такое, господи ты боже мой!» Потом он подумал: «Сейчас все зальется светом, и здесь, рядом, появятся его товарищи – Силистри, Карегга, патрон, – жадно глазеющие из зарослей кустарника на все происходящее в компании кабанов и ежиков». Но он прекрасно знал, что никто не мог отправиться за ними в погоню. Последний рывок – и он упал, обессилев, на сиденье, все так же прикованный и связанный. Ничего не поделаешь. Он угрюмо взглянул на эту пару и с ужасом увидел, как, нарастая, подобно столбику термометра, ползет вверх их наслаждение. Сенклер взорвался первым. Взрывная волна пробежала по телу Мари-Анж, и Титюс услышал его вопль сквозь жесть крыши, сквозь закрытые наглухо дверцы. «Ишь как его пробрало!» Вспорхнули потревоженные птицы. Голова Мари-Анж утомленно упала на плечо Сенклеру. И на верхней ступеньке крыльца появилась Жервеза.

«Нет», – взмолился Титюс.

Жервеза, круглая как мячик, выплыла на свет фар.

«О нет!» – повторил Титюс.

Жервеза спокойно стояла на крыльце этого дома нотариуса. Ее мизинец – то, что от него осталось, – был обмотан толстым бинтом.

– Прячься, Жервеза! Беги отсюда! – заорал он.

Жервеза его не слышала, зато привлекла внимание Мари-Анж.

Обе женщины смотрели друг на друга. Мари-Анж, одной рукой прижав лоб Сенклера к своему плечу, другой потянулась во внутренний карман куртки.

– Нет! – завопил Титюс.

Ручка дверцы поддалась. Он кинулся отвязывать ноги, обламывая ногти о тугие узлы веревок. Наконец он открыл дверцу и вывалился из машины.

– Стойте, Мари-Анж, это не то, что…

Два приглушенных выстрела.

Жервеза все так же стояла на месте.

Но тело Сенклера стало медленно оседать.

Мари-Анж по-прежнему прижимала его к своей груди.

Она обернулась с револьвером в руке и улыбнулась инспектору Титюсу.

Тот лежал на дорожке, ногами кверху, привязанный за лодыжки к дверной ручке.

– Вы были правы, Титюс, такая любовь не должна была зачахнуть в камере пожизненного заключения.

И, прежде чем Титюс успел что-либо ответить, она приникла к трупу Сенклера, наставив дуло на себя, и раздался третий выстрел, еще более глухой, чем два предыдущие.

69

Тут ты и попросился наружу. Ты стал яростно ломиться в дверь Жервезы, и она упала как подкошенная. Титюс подумал сперва, что ее задело пулей, и заорал во все горло; но она поднялась, едва переводя дыхание, показывая ему, что все в порядке, что это – ты. Она поспешила высвободить его, вынув ключ от наручников из кармана куртки. По ходу она прикрыла тела Сенклера и Мари-Анж, не столько из стыдливости, сколько ради того, чтобы уберечь их от ночной прохлады. Они лежали, обнявшись, являя собой аллегорию любви. Струйка крови спаивала их намертво. Титюс вызвал Силистри по телефону, чтобы он пригнал «скорую» и предупредил племя Малоссенов, что ты уже готов. Надо было скорее отвезти Жервезу в больницу Святого Людовика.

– Нет, – запротестовала Жервеза, – к Постель-Вагнеру!

Последовала краткая перепалка.

– Это в морг, что ли? Бог мой, Жервеза, кто же рожает в морге!

– К Постелю! – категорично заявила Жервеза.

– Так, – сказал Титюс в телефонную трубку, – теперь не к Святому Людовику, а в морг!

– В морг? – переспросил Силистри.

– К Постель-Вагнеру, – повторил Титюс, – она хочет рожать у Постеля.

Туда-то мы и прибыли все вместе встречать тебя. Когда я говорю «все», это значит все, племенному чувству ты можешь верить безоговорочно. В первую очередь, конечно, Малоссены и семейство Бен-Тайеб, но еще и Лусса с Казаманса, и Тео, и Королева Забо, и инспектор Карегга с дивизионным комиссаром Кудрие, и Элен с Танитой, жены инспекторов Титюса и Силистри, тут же Марта, Бертольд и Мондин; кроме живых, еще и покойные: наши – Тянь, Стожил, Клеман, Пастор, Маттиас и Шестьсу – и чужие – покойники Постель-Вагнера, неизвестные почившие, – сидя каждый на своей ступеньке вечности, с любопытством наблюдают, что же все-таки сейчас появится между ног у Жервезы, на что будет похож этот новичок, чье появление должно оправдать их жизнь и примирить со смертью; а живые помогают Жервезе и жестом, и голосом: Королева Забо, как всегда в подобных обстоятельствах, просто поражает: «Дышим! Тужимся! Дышим! Тужимся!», вовлекая и всех остальных, как настоящий хормейстер, и в то же время, спрашивая себя: «Но что я тут говорю: дышите, тужьтесь… чья бы корова мычала!»; тут же Бертольд на подхвате: «Смотри, Постель, не попорть мне его, тебе помочь?», и Марти, который старается вовремя одергивать Бертольда: «Спокойно, Бертольд, это ведь не ваш малыш, а Малоссена…», и Мондин, подтверждающая эти слова голосом чревовещателя: «Не беспокойся, профессор, я тебе сделаю твоего, я уже запустила конвейер…», и Жереми, подробно фиксирующий все происходящее в своем блокноте романиста-реалиста, и конечно же я: сжимаю руку Жюли в своей ладони, а другой кручу уши Джулиуса и с замиранием сердца ожидаю, как ты на нас посмотришь после девяти месяцев этой одиссеи… ведь он, твой взгляд, вполне может оказаться обоснованно гневным, или крайне скептическим, или ужасно испуганным, или загадочно устремленным ввысь, в непременном желании немедленно вернуться обратно, или не в меру капризным: «Еще, еще приключений! еще выстрелов! еще живодеров! еще любовников в лунном свете! еще кусочек дяди Титюса, привязанного ногами к дверной ручке! еще!» (потому что обыденность того, что за этим должно последовать, тоже может оказаться удручающей… ведь теперь тебе нужно будет свыкнуться с этой их правдоподобностью… и, главное, «участвовать» в этом, так как они считают, что «участие» – это главное); так вот, я с тревогой перебираю всевозможные варианты, – забегая вперед, надо заметить, что все это счастливо тебя миновало, – когда вдруг, да, вот сейчас, точно в четыре часа сорок минут утра, или без двадцати пять, если тебе так больше нравится, Клара щелкает фотовспышкой: ты! твоя физиономия, увековеченная в ту самую секунду, когда ты пересекаешь линию финиша!