Книга Дети Третьего рейха - Татьяна Фрейденссон

Религиозность и вера – вещи, как известно, разные. Рудольфу Хёссу в двадцатые годы был нужен не столько даже Бог. Хёссу как человеку без внутреннего вектора была нужна строгая система координат – и чем точнее, чем подробнее, чем отработаннее, тем лучше. И он нашел эту систему во главе с тем, кто заменил собою Бога.

«Был ли Гитлером для него Богом? – задумался Райнер. – Самым важным для него было послушание, выполнение приказа, неважно, был это Гитлер или Мюллер. В нем уже сидела эта идеология. Он был солдатом. Он был на Первой мировой. Вернулся. Что у него было? Как и у других солдат, вернувшихся с войны. Ничего. Они умели только воевать, только убивать. Их учили этому. Возьмите тех же американцев во Вьетнаме. Они служили своей стране. А когда вернулись, тут же превратились в убийц детей и так далее. Они были нежеланными в своей родной стране. Первая мировая была проиграна. Последовали Версальские договоры. Так что им не оставалось ничего больше, кроме как надеяться, что скоро начнется следующая война, где они найдут себе применение. А на войне они были как дома. Их там кормили, у них, что очень важно, там были друзья. Только в тех условиях они могли существовать. Они не были нужны гражданскому обществу. Они больше ничего не умели. Они умели стрелять в людей. Вот и всё».

«Я, будучи старым, фанатичным национал-социалистом, принимал это как данность – в точности так же, как католик свои церковные догмы. Это была просто истина в последней инстанции, никаких сомнений на ее счет у меня не было и быть не могло»84.

У коменданта Освенцима, который больше походил на часовой механизм, а не на человека, было, как мне казалось вначале, обостренное, гипертрофированное чувство справедливости – в том смысле, как он понимал справедливость для себя. Но, считая так, я упускала из виду самое главное – контекст, ибо Рудольф Хёсс был человеком системы, и для него несправедливостью считалось всё, что противоречило правилам системы.

Допустим, национал-социализм заменил Хёссу религию. И что, у него не было глобальных разочарований в Гитлере, в рейхе? Неужели не нашлось такого же, как в детстве, священника-предателя, интегрированного в новую систему координат Хёсса? «Я думал, что делаю правильное дело, я подчинялся приказам, а сейчас, разумеется, считаю, что это было необязательно и неправильно…»85

Никаким раскаянием здесь и не пахнет – не таков был Рудольф Хёсс, чтобы предать систему, которой исправно служил много лет. Система, которую, как считает его внук Райнер, приняла его деда не без вмешательства темных сил. Райнер верит в судьбу.

– Не знаю, стоит ли говорить об этом, но мой дед родился не в 1900 году, как указывается во всех источниках. Он родился в 1901 году. Он специально подделал свидетельство о рождении, чтобы участвовать в войне. Если бы он этого не сделал, то мы бы здесь не сидели и не говорили бы о его преступлениях на посту коменданта Освенцима. Всего лишь один год предопределил всю мою жизнь.

– Райнер, а сколько тебе сейчас? – спросила я.

– Сорок шесть. – Выглядел он определенно младше.

– Столько, сколько было твоему деду, когда его арестовали.

– Ну да. – Хёсс задумчиво посмотрел вдаль. – А в сорок семь его казнили. Точнее… в сорок шесть, если по правде.

– И как оно переживается сейчас?

– Нормально, – улыбнулся Райнер, – пойдем, кое-что покажу.

Перед балконным окном стоял кошачий домик, наверное, метр в длину. Самой кошки нигде не было. За ее обиталищем – большой мягкий угловой диван, бежевый, в тон обоям; в самом углу за диваном – длинная лампа из IKEA. На стене висела в рамке какая-то картинка с крупными распустившимися бутонами роз и черно-белая фотография: с нее четыре человека улыбались в объектив. Райнер начал водить пальцем по стеклу рамки, оставляя за подушечкой указательного пальца едва заметные борозды пыли: «Вот это мои дети. Это Даниэль, ему 28 лет. Это моя дочь Надин. Ей 24 года. Это Шанин. Ей 22. А это мой младший сын Паскаль – ему 15 лет… Я сам отец. У меня четверо детей. И я не могу себе представить, что я мог бы убивать соседских детей. Людей, с которыми я, к примеру, десять лет встречался, здоровался на улице…»

Я смотрела на четыре улыбающиеся симпатичные мордашки и на Райнера. И снова на мордашки. И на Райнера.

– У тебя прекрасные дети…

Он улыбнулся – правда, как-то невесело:

– А теперь я пойду, с твоего позволения, соберусь с мыслями.

Я увидела, как он, за балконным стеклом, сидя на стуле, высекал искру из зажигалки: Райнер не курил – просто высекал пламя и убирал палец с подачи газа. Снова и снова.

– Райнер, – сказала я Хёссу, который поманил меня на балкон, когда камера заработала снова, – не знаю, как объяснить, но не складывается у меня портрет деда. Это убийство… как будто не слишком характерно для него. Да, он прошел Первую мировую, но в мирное время… Грубо говоря, я думала, что он был как Гиммлер: терпеть не мог кровь и падал в обморок при виде расстрела…

Хёсс вскинул бровь и внимательно посмотрел на меня. Как ни странно, он сразу понял, о чем я пытаюсь спросить. Он закурил и сел на деревянный стул, запрокинув голову, выпустил в воздух длинную струйку белого дыма, такого же, как облака, которые застыли на небе.

Официальная биография Рудольфа Хёсса гласит: когда война закончилась, в 1918 году, он стал членом добровольческой бригады Россбаха. Двадцать второго октября 1922 года вступил в НСДАП (билет № 3240). Двадцать шестого мая 1923 года вместе с Мартином Борманом участвовал в убийстве школьного учителя Вальтера Кадова. Но пусть дальше в суть дела вас посвятит сам комендант Освенцима. Вот еще один фрагмент из его беседы с тюремным психиатром Леоном Голденсоном в Нюрнберге: «”Вы убили человека, сдавшего Шлагетера?“ – ”Да, я был одним из четырех человек; мы забили его до смерти“. – ”Почему?“ – ”Этот человек был членом добровольческой бригады Россбаха, а потом украл какие-то деньги, занимался незаконными сделками и в конце концов исчез… Его звали Вальтер Кадов. Он был безработным учителем немецкого, примерно двадцати пяти лет“»86.

– Знаешь, ведь и у меня тоже не клеилось, не складывалось как-то, – ответил Райнер и взглянул на меня своими огромными глазами. – Дед был бесчувственной машиной, но сам, руками своими, действительно никого не убивал. И теперь я знаю это наверняка. Дед отсидел в тюрьме за истинного убийцу Вальтера Кадова.

– И кто бы истинным убийцей? – поинтересовалась я, совершенно не ожидая услышать молниеносный уверенный ответ.

– Мартин Борман.

– Подожди, – напрягая память, я без книг под рукой и Интернета силилась вспомнить подробности той истории, – я слышала, что они убивали этого человека большой компанией, но вроде бы смертельный удар нанес именно твой дед. Так по крайней мере я знаю…