Книга Мемуары госпожи Ремюза - Клара Ремюза

– Это не может служить причиной для того, – отвечал Реньо, – чтобы теперь мы оказывали вам знаки уважения.

– Если бы я был Монморанси, – продолжал кардинал, – я посмеялся бы над вами; но мне открыл двери Академии только мой талант, и если бы я вам услужил относительно титула «ваше высокопреосвященство», то на следующий же день вы стали бы обращаться со мной по-товарищески.

Реньо напомнил ему о том, что один раз Французская академия действительно уступила обычаю относительно этого титула – с Дюбуа, который был принят Фонтенелем.

– Но, – прибавил он, – времена очень изменились. Признаюсь, что, глядя на кардинала Мори, я думаю, что люди не очень изменились.

Наконец спор сделался крайне резким. О нем сообщили императору, который приказал академикам называть кардинала «высокопреосвященством». Тотчас же все подчинились и перестали говорить об этом.

Глава XXII

1806 год

Смерть принца Людвига Прусского – Битва при Йене – Император и революция – Придворная жизнь в Майнце – Жизнь в Париже – Маршал Брюн – Взятие Любека – Принцесса Хатцвельдская – Аудиторы в Государственном совете – Бедствия армии – Саксонский король – Размышления императора – Битва при Эйлау

Император покинул Бамберг и поспешил на помощь саксонскому королю Фридриху Августу I. Наша армия и на этот раз была мобилизована с той удивительной быстротой, которая разрушила все комбинации неприятеля. Первые столкновения произошли при Заальфельде между маршалом Данном и авангардом принца Гогенлоэ под командой принца Людвига Прусского. Принц Людвиг, отважный до безрассудства, бился как простой солдат. Сражаясь бок о бок с простым вахмистром и отказываясь сдаться, он упал сложил голову на поле битвы. Его смерть поколебала уверенность пруссаков и воодушевила наших солдат. «Если последние минуты своей жизни он провел как плохой гражданин, – говорилось в императорском бюллетене, – то смерть покрыла его славой и достойна сожаления. Он умер так, как должен желать умереть каждый храбрый солдат».

Я не знаю, думали ли в Пруссии, что этот принц предпочел свою собственную славу интересам родины, возбуждая эту войну. Быть может, было неосторожно начинать ее в то время; без сомнения, начать ее следовало во время составления коалиции – в прошлом году; однако значительная часть прусского народа разделяла чувства принца Людвига.

В течение следующих дней бюллетени давали отчет о нескольких больших стычках, которые были только прелюдией к великому сражению 14 октября. В бюллетенях говорилось, что прусский двор находится в большом смятении, и мимоходом, в деспотическом духе, давался совет тем государям, которые впадают в колебания, советуясь с толпой относительно серьезных политических вопросов, стоящих выше понимания этой толпы. Как будто народы, в том положении, в каком они теперь находились, могли доверить своим правителям деньги, собранные с них, и людей, взятых из их среды, не спрашивая, на что будет употреблено и то, и другое!

Четырнадцатого октября армии встретились, и эта знаменитая битва в несколько часов решила участь прусского короля. Кавалерия, которой так божись, не могла устоять против нашей инфантерии. Неразбериха в приказаниях спутала и военные действия. Громадное количество пруссаков было убито или взято в плен. Генералы остались на поле битвы; герцог Брауншвейгский был тяжело ранен, король бежал; поражение оказалось полным[132]. Наши бюллетени были полны похвалами маршалу Даву, который и в самом деле очень содействовал успеху дня, и император не побоялся признать это.

Вечером, в день сражения, произошел забавный случай с Евгением Монтескье, вестовым офицером. Император послал его к прусскому королю с письмом, о котором я скажу ниже. Монтескье на целый день задержали в прусской главной квартире: пруссаки не сомневались в поражении французов и хотели, чтобы он оставался взволнованным зрителем происходящих событий. Генералы, в особенности Блюхер, подчеркивали свои распоряжения в его присутствии. К вечеру этот молодой человек смог сбежать и отправился вдогонку за нашей армией. Во время бегства он встретил двух французов, которые присоединились к нему.

Они втроем захватили в плен восемнадцать пруссаков, отбившихся от армии, и с триумфом привели их к императору. Этот маленький захват очень позабавил Бонапарта.

За битвой при Йене последовал один из тех ускоренных маршей, которые Бонапарт умел так хорошо предписывать своей армии после победы. Никто не мог лучше него пользоваться победой: он ошеломлял неприятеля, он не давал ему передышки. Эрфурт сдался 16 октября. Фридриху Августу I был сделан выговор за то, что он уступил прусскому королю, дав ему возможность пройти через свое государство и приняв в войне участие на первых порах, но пленных ему возвратили. Генерал Кларк был назначен губернатором Эрфурта.

Бюллетени этого времени замечательнее всех остальных. Бонапарт был раздражен тем, что император Александр обманул его; он думал, что может рассчитывать на постоянный нейтралитет Пруссии; его задевало английское влияние на континенте; и это раздражение сквозило в каждой продиктованной им фразе. Бонапарт поочередно нападал то на английское правительство, то на прусское дворянство, которое хотел очернить в глазах народа, то на молодую королеву, то на женщин вообще и т. д.[133] Прекрасные, полные величия фразы терялись среди грубых и вульгарных оскорблений. Мы начинали привыкать к военным чудесам, и критика старалась прицениться, если можно так выразиться, к той форме, в какой они нам передавались. В конце концов внимание, с которым народы относятся к словам королей, совсем не так наивно, как это думают. Характер государей часто лучше выражается в их словах, чем в их поступках, а для подданных характер государя имеет большое значение.

Прусский король, преследуемый по пятам французами, просил перемирия, в котором ему было отказано; тем временем был взят город Лейпциг. Французы перешли поле сражения при Росбахе, и колонна, напоминавшая о наших поражениях, была снята и отослана в Париж.

Двадцать второго октября Луккезини приехал в нашу главную квартиру с письмом от прусского короля, которое не могло быть опубликовано по дипломатическим соображениям.

Все решения императора, от самых важных до самых мелких, казалось, всегда опирались на причину, которая выражена в басне Лафонтена: «Потому что я Лев». Вот его слова: «Пруссаки удивляются быстроте преследования. Вероятно, эти господа привыкли к военным действиям эпохи Семилетней войны». Когда побежденные запросили три дня для погребения убитых, император отвечал: «Думайте о живых и предоставьте нам хоронить мертвых; для этого не нужно перемирия».