Книга До рая подать рукой - Дин Кунц

– Чудо-дети появятся в конце апреля – в начале мая, – говорила Синсемилла. – Я залетела где-то месяц тому назад. Я уже инкубатор, выращивающий чудо-детей, которые изменят мир. Их время придет, но сначала ты.

– Что я?

– Излечишься, глупенькая, – Синсемилла поднялась из-за стола. – Станешь здоровой, нормальной, красивой. Это единственная причина, по которой мы четыре последние года мотаемся по всей стране, от Техаса до Мэна, не говоря уже про Арканзас.

– Да, излечусь, совсем как Луки.

Синсемилла не расслышала сарказма. Она улыбнулась и кивнула, словно ожидала, что Луки, исцеленный от всех недугов и уродств, спустится к ним на левитационном луче, когда они в следующий раз остановятся, чтобы перекусить.

– Твой папочка говорит, что произойдет это очень скоро. У него предчувствие, что в Айдахо мы встретим инопланетян, которые с радостью займутся тобой. Он говорит, что предчувствие очень сильное, он просто уверен, что до твоего излечения осталось совсем ничего.

И ходячий инкубатор направилась к холодильнику, чтобы запить пивом закуску из кактусов и грибов, потчевать себя которой не забывала все утро.

Возвращаясь к креслу второго пилота, она потрепала Лайлани по волосам.

– Скоро, беби, ты превратишься из тыквы в принцессу.

Как бывало обычно, сказки перепутались в голове у Синсемиллы. Тыква превращалась в карету Золушки. Маман вспомнила историю лягушки, которая стала принцем, а не принцессой.

Хула-танцовщицы крутили бедрами, юбки развевались.

Солнечный бог на потолке.

Синсемилла, хихикающая в кресле второго пилота.

Зеркало. Глаза Престона.

За панорамным ветровым стеклом сверкала бескрайняя пустыня Мохаве, и солнечный свет, казалось, собирался в озера расплавленного песка на ее равнине.

В Нанз-Лейк, штат Айдахо, какой-то человек заявил, что его излечили инопланетные врачи.

В лесах Монтаны Лукипела ждал свою сестру на дне могилы. Уже не ее любимый брат, а кормушка для червей, улетевший к звездам, но улетевший навсегда.

Когда она и Престон останутся одни в глубине леса, как он остался наедине с Луки, когда их никто не будет видеть, когда перестанет главенствовать власть закона, проявит ли он сострадание, убивая ее? Прижмет ли к лицу тряпку, пропитанную хлороформом, чтобы усыпить, а уж потом сделает смертельный укол, избавляя от страданий? Или под кронами вечнозеленых великанов, куда редко проникает солнечный свет, Престон станет другим человеком, кардинально изменится, превратится в чудовище, признается, что ему доставляет удовольствие не проявление милосердия, как он объявлял во всеуслышание, а само убийство?

Лайлани прочитала ответ в глазах хищника, который наблюдал за ней, глядя в зеркало на обратной стороне щитка. Благопристойное убийство, обставленное как ритуал, на манер чайной церемонии, вроде убийства коллекционировавшей пингвинов Тетси, не утоляло жажды Престона к насилию, но в уединении леса он мог ни в чем себе не отказывать. Лайлани знала: если она окажется наедине с псевдоотцом в каком-либо пустынном месте, ее смерть, так же как смерть Лукипелы, будет трудной, долгой, мучительной.

Он женился на Синсемилле частично потому, что в наркотическом ступоре она больше напоминала мертвую, чем живую, а смерть возбуждала Престона, как красота возбуждает других мужчин. Более того, у нее были двое детей, которые, согласно философии Престона, нуждались в смерти, а потому его тянуло к ней и стремление дать детям то, в чем они нуждались. И так ли загадочно его желание иметь новых детей? Престон не раз и не два говорил, что смерть никакая не трагедия, а всегда – естественное событие, потому что мы все рождаемся для того, чтобы умереть, рано или поздно. Со своей колокольни видел ли он существенную разницу между детьми, родившимися, чтобы умереть, как мы все, и детьми, зачатыми, чтобы умереть?

Глава 50

Где-то еще Калифорнийская мечта могла поблескивать глянцем, но здесь она выцвела, полиняла, облупилась. Когда-то это была тихая жилая улица, но со временем ситуация изменилась. Бунгало и двухэтажные дома, построенные в испанском стиле, в свое время красивые и ухоженные, теперь нуждались в покраске, побелке, ремонте. Тут и там Микки видела отвалившуюся штукатурку и провалившиеся половицы крыльца. Некоторые жилые дома снесли, на их месте выросли кафе быстрого обслуживания и минимаркеты. Эти коммерческие предприятия тоже знавали лучшие дни. Бургеры продавали сети, не рекламирующие свой товар по телевидению, салоны красоты сами нуждались в подновлении, магазины торговали секонд-хэндом.

Припарковавшись у тротуара, Микки заперла дверцы. Обычно она не волновалась из-за того, что ее старенький «Камаро» могут угнать, но качество других развалюх говорило о том, что в этом районе кто-то может и не устоять перед искушением.

В окне по левую руку от входной двери узкого дома горела синяя неоновая вывеска: «ГАДАНИЕ ПО ЛАДОНИ», в правом – сияло оранжевым светом очертание человеческой руки, яркостью перебивающее солнечный свет. Скрипучие половицы крыльца вели к синей двери с нарисованным на ней мистическим глазом и к наружной лестнице, поднимающейся по южной стене дома, скорее всего не являвшейся частью исходного проекта. Скромная табличка указывала, что офис частного детектива располагается на втором этаже.

Дом стоял среди огромных фирмиан платанолистных[83], одна из которых своей кроной накрывала ступени. Дерево не обрезалось много лет. Переплетенные сухие ветви грозили опасностью пожара жильцам и могли служить идеальным пристанищем для живущих на деревьях крыс.

Поднимаясь к верхней площадке, Микки слышала шуршание грызунов, карабкающихся по вертикальным тоннелям, словно они следовали за ней, не выпуская из виду.

Когда никто не ответил на звонок, Микки постучала. Когда не ответили на стук, вновь нажала на кнопку звонка.

Наконец, в награду за настойчивость, дверь открыл высокий, широкоплечий, интересный мужчина с грустными глазами. В кроссовках, брюках и гавайской рубашке. Чисто выбритый.

– Вы – женщина, у которой возникли какие-то проблемы, – с ходу заявил он, – но я больше этим не занимаюсь.

– Может быть, я из окружного управления по борьбе с грызунами и пришла поговорить о крысиной ферме, которую вы устроили на этом дереве.

– Тогда вы напрасно растрачиваете свой талант.

Ожидая продолжения в лучших традициях Ф. Бронсон, Микки огрызнулась:

– Да? И как мне вас понимать?

– Это не оскорбление, если вы вдруг обиделись.

– Не оскорбление? Значит, талант? Вы думаете, мне следует сменить профессию или что?

– Это не ваш уровень. Я хотел сказать, вы можете дать пинка и тем, кто побольше крысы.

– Вы – частный детектив?