Книга Кенилворт - Вальтер Скотт

Без малейшего усилия поддерживая одной рукой его бледную, изнемогающую жену и указывая другой на ее помертвевшее лицо, королева спросила голосом, прозвучавшим в ушах пораженного вельможи, как трубный глас в день Страшного суда:

— Знаешь ли ты эту женщину?

Как грешники, услышавшие этот последний глас, воззовут к горам, чтобы они укрыли их, так и Лестер взмолился в душе, чтобы величественная арка, которую он воздвиг в своей гордыне, рухнула и погребла его под развалинами. Но зубчатые стены и своды прочно стояли на месте, зато сам гордый владелец замка, словно невидимая тяжесть склонила его к земле, опустился перед Елизаветой на колени и простерся у ее ног, прикоснувшись лбом к мраморным плитам.

— Лестер, — сказала Елизавета голосом, дрожащим от гнева, — если я только увижу, что ты замышлял против меня, твоей слишком снисходительной, безгранично доверявшей тебе повелительницы, низкий, бессовестный обман, а это подтверждается твоим смущением, то клянусь всем святым, вероломный, что ты сложишь голову, как сложил ее твой отец.

Лестер сознавал свою вину, но гордость придала ему силы. Он медленно поднял голову; лицо его потемнело и напряглось, но он спокойно ответил:

— Моя голова может упасть только по приговору пэров. К ним я и обращусь за правосудием, а не к государыне, которая так воздает мне за мою верную службу!

— Что такое, милорды? — воскликнула Елизавета, озираясь по сторонам. — Кажется, нам оказывают открытое неповиновение в замке, который мы сами подарили этому гордецу! Милорд Шрусбери, вы маршал Англии, арестуйте его за государственную измену!

— Кого имеет в виду ваше величество? — спросил пораженный Шрусбери, так как он только что подошел к кружку оцепеневших придворных.

— Кого могу я иметь в виду, кроме этого предателя Дадли, графа Лестера! Кузен Хансдон, вызовите отряд ваших телохранителей и немедленно заключите его под стражу! Торопитесь, негодяй, я приказываю!

Хансдон, суровый старый вельможа, который благодаря родству с Болейнами привык относиться к королеве с большей независимостью, чем кто бы то ни был другой, резко ответил:

— А если ваше величество завтра отправит меня в Тауэр за то, что я слишком поторопился исполнить приказ? Умоляю вас, наберитесь терпения.

— Терпения! Творец всемогущий! — воскликнула королева. — Не произноси при мне этого слова — ты не знаешь, в чем он виновен!

Эми, успевшей за это время немного опомниться, показалось, что ярость оскорбленной королевы грозит ее супругу смертельной опасностью, и тут же (увы, сколько женщин поступали точно так же!) она забыла и собственные горести и опасность, нависшую над ней самой. Тревожась только за него, она упала к ногам королевы, обняла ее колени и воскликнула:

— Он невиновен, государыня! Он невиновен! Никто не может ни в чем обвинить благородного Лестера!

— Как, милочка, разве ты сама не сказала, что графу Лестеру известна вся твоя история?

— Разве я сказала это? — повторила несчастная Эми, отбросив всякую заботу о последовательности своих слов и о своих интересах. — О, если так, я низко оклеветала его! Бог свидетель, я знаю, что у него и в мыслях не было причинить мне зло!

— Женщина! — закричала Елизавета. — Я хочу знать, кто толкнул тебя на это! Говори, или мой гнев — а гнев королей подобен пламени — испепелит и уничтожит тебя, как брошенную в печь былинку!

При этой угрозе в душе Лестера проснулись лучшие чувства, и гордость заговорила в нем. Он понял, что навсегда запятнает себя позором, если воспользуется великодушным вмешательством жены, а ее, в награду за такую самоотверженную любовь, оставит во власти негодующей королевы. Он уже поднял голову, чтобы с достоинством благородного человека признать свой брак и объявить себя защитником графини, как вдруг появился Варни, рожденный, по-видимому, для того, чтобы стать злым гением своего господина. Волосы и одежда его были в беспорядке, а лицо взволновано.

— Что это за дерзкое вторжение? — спросила Елизавета.

Варни с видом человека, совершенно подавленного горем и стыдом, простерся у ее ног, восклицая:

— Простите, государыня, простите!.. Меня, меня одного карайте, если я заслужил наказание, но пощадите моего благородного, великодушного, ни в чем не повинного господина!

Эми, все еще стоявшая на коленях, вскочила, увидев рядом с собой этого ненавистного ей человека, и хотела было броситься к Лестеру, но ее сразу остановило выражение нерешительности и даже робости, которое показалось на лице графа, как только появление его наперсника положило начало новой сцене. Она вскрикнула, отшатнулась и стала умолять королеву, чтобы ее заточили в самую глубокую темницу замка.

— Поступите со мной как с самой ужасной преступницей, — восклицала она, — только избавьте от присутствия этого отвратительного, бесстыдного злодея, пока я совсем не лишилась рассудка!

— Но почему, моя милая? — спросила королева, движимая новым чувством. — Что сделал тебе этот вероломный рыцарь? Почему ты так отзываешься о нем?

— Он не только причинил мне горе, не только оскорбил меня! Он посеял раздор там, где должен царить мир. Я сойду с ума, если дальше буду глядеть на него!

— Мне кажется, ты и так уже сошла с ума, — ответила королева. — Милорд Хансдон, позаботьтесь об этой несчастной молодой женщине; поместите ее в безопасное место и передайте в честные руки, пока нам не потребуется ее присутствие.

Две-три придворные дамы, движимые состраданием к столь необычной особе или по каким-то иным побуждениям, изъявили желание присмотреть за ней, но королева резко возразила:

— Нет, леди, не надо. У всех вас, благодарение богу, чуткие ушки и быстрые язычки. Наш родич Хансдон туговат на ухо, а язык его хоть и груб, зато неповоротлив. Хансдон, последите за тем, чтобы никто не говорил с ней.

— Клянусь пресвятой девой! — отозвался Хансдон, поддерживая своей могучей, мускулистой рукой обессилевшую и почти лишившуюся сознания Эми. — Это прелестное дитя. Ваше величество поручили ее грубой, но доброй няньке. У меня она будет в такой же безопасности, как любая из моих милых пичужек дочек.

С этими словами он увел Эми. Она не сопротивлялась — она была почти без чувств. Голова ее склонилась на сильное плечо лорда, его поредевшие в боях кудри и длинная седая борода смешались с ее светло-каштановыми локонами. Королева проводила их взглядом. Самообладание, это столь необходимое для монархов качество, помогло ей справиться с волнением, и, казалось, теперь она желала стереть все следы своей гневной вспышки из памяти тех, кто был ее свидетелем.

— Милорд Хансдон прав, — заметила она. — Он и в самом деле слишком суровая нянька для столь нежного дитяти.

— Милорд Хансдон, — заметил настоятель собора святого Асафа, — я говорю не из желания умалить его достоинства — слишком несдержан в выражениях и иногда приправляет свои речи такими ужасными, кощунственными проклятиями, какие под стать только язычнику или паписту.