Книга Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина - Елена Никулина

«Вытрезвитель — 25—150 рублей.

Товарищеский суд — 30—100 рублей.

Потеря в заработной плате — 10—30 рублей.

Лишение премии — 30—100 рублей.

Лишение 13-й зарплаты».

По позднейшим признаниям финансиста В. С. Павлова, осенью 1982 года были подготовлены документы о новом повышении цен. Но его осуществлению помешала смерть Брежнева, а его преемник Ю. В. Андропов не счел возможным начинать свое правление со столь жесткой меры{123}.

Вероятно, поэтому кампания борьбы за трудовую дисциплину «от рабочего до министра» сопровождалась появлением в 1983 году гораздо более популярной новинки — дешевой водки-«андроповки».

Неумеренное питье поддерживалось и стимулировалось не только существованием плановой советской торговли и нуждой государства в получении многомиллионного питейного дохода, но и другими условиями социального порядка — уравниловкой, растущим отчуждением человека от реального участия в экономической и политической жизни. На закате советской системы «заорганизованность» любого проявления общественной деятельности вызывала уже не энтузиазм, а пассивное неприятие и стремление «выключиться» из мира «реального социализма», где лозунги разительно отличались от действительности.

Мнимые «успехи» внутренней и внешней политики, нарушения законности, коррупция, подавление любого инакомыслия в сочетании с неофициальной вседозволенностью в повседневной жизни — все это формировало ту «застойную» атмосферу, о которой В. Высоцкий сказал:

И нас хотя расстрелы не косили, Но жили мы, поднять не смея глаз. Мы тоже дети страшных лет России — Безвременье вливало водку в нас.

Пропаганда создавала миф об «идеальном» трудящемся; по характеристике Брежнева на XV съезде профсоюзов, он «политически активен, нетерпим к расхлябанности и безответственности, к любым недостаткам в организации производства. Он непримиримый враг всякого мещанства, любых пережитков прошлого в сознании и поведении людей. Идеалы партии, идеалы коммунизма стали для такого рабочего сутью всего его мировоззрения». Однако немногие проводившиеся исследования уже в 70-е годы показывали, что реальный рабочий весьма отличается от идеологически предписанного образца, чье свободное время наполнено исключительно «богатым содержанием и творческим поиском»:

— 44 процента опрошенных крепко пьющих «пролетариев» считали, что «выпивка работе не помеха»;

— 38 процентов не могли указать никакой существенной причины для выпивки; полагали таковой встречу с приятелем или получку соответственно 26 и 16 процентов;

— 40 процентов не представляли себе предельно допустимой дозы выпивки{124}.

Еще более тяжелая ситуация складывалась на селе, уставшем от бесконечных экспериментов вроде борьбы с «неперспективными деревнями» или показных кампаний «Из школы — в колхоз». Отток наиболее квалифицированных и энергичных людей в города, отсутствие перспектив, утрата ценностной ориентации привели к тому, что уже в 60-е годы деревня стала пить больше города: в структуре семейных расходов крестьян этот показатель составлял 5,1 процента против 3,8 процента у горожан (в дореволюционной России ситуация была обратная){125}.

Сухие цифры подводили итог многовековому внедрению не самых лучших алкогольных традиций. У взрослевших школьников спиртное уже служило важнейшим средством социализации, «включения» во взрослую жизнь своей социальной группы с ее традициями, способом завоевания авторитета. В итоге даже среди людей, хорошо информированных о вреде алкоголя, 59 процентов продолжали им злоупотреблять, причем треть из них не могла объяснить причины такого поведения{126} — вероятно, не представляя себе возможности жить иначе.

В условиях вечного «дефицита» и постоянных ограничений — в жилье, работе, творчестве — выпивка становилась компенсацией неуютного бытия. «И это желание выпить — вовсе не желание просто выпить, а то же тяготение к демократии. Заставить в себе говорить то, что по разным соображениям помалкивало, то есть позволить взглянуть на те же вещи по-иному», — писал в 1982 году автор знаменитой ныне книги «Москва — Петушки», чей герой уходил в ирреальный пьяный мир подмосковной электрички, а за ним вставал образ спившейся страны…

Питье не просто стало обрядом, заменой естественного состояния раскрепощенности; оно превращалось в стереотип поведения людей, где привычным являлось уже не только «бытовое пьянство», но и употребление крепких напитков на работе. Социологические исследования подтвердили, что в советском обществе выпивка была важна для идентификации с окружением, включения в традицию как способ получения признания со стороны коллег и товарищей и, наконец, для утверждения известного демократизма, ибо за столом все равны: «Мы — втроем. В обществе. Да, мы всякий раз рискуем и "за распитие в общественном месте", и медвытрезвителем, и просто уличным разбоем. Но мы дорожим социальностью "на троих". А рядом с нами, в тех же очередях винных отделов стоят те, что делят поллитра пополам, сдвоят (по этике винных отделов продавщица обязана дать девятикопеечную четвертинку для разлива, в крайнем случае двенадцатикопеечную поллитровку) и разбегаются по своим углам, где пьют в одиночестве. Одиночное пьянство именно в силу своей безопасности гораздо страшней [чем] "на троих" — тут нет ни меры, ни удержу. Тут уж один шаг до запоя и алкоголизма. И мы принимаем первый стакан за "не засдвоить", остаться в мире и с людьми, не пропасть наедине с самим собой, потому что нет ничего более страшного и пустого, чем человек сам по себе…. Литургия "на троих" также строга и неукоснительна, как и в церкви. Ничего лишнего, ничего нового, ничего не должно быть пропущено или сделано скороговоркой. Рыба должна быть обсосана до последней косточки, хлеб должен быть недоеден, сырок должен быть плесневелым с одного бока, сигарет должно быть выкурено ровно по количеству стаканов»{127}.

Этой процедуре Александр Галич посвятил песню «Вальс его величества, или Размышления о том, как пить на троих»:

Не квасом земля полита, В каких ни пытай краях: Поллитра — всегда поллитра И стоит везде трояк!

Наконец, в условиях тотального дефицита бутылка («полбанки») оставалась не подверженной никаким колебаниям «валютой» при неформальных рыночных операциях «ты — мне, я — тебе». В начале 80-х годов общий кризис системы неизбежно должен был вновь поставить перед руководством страны и эту, так и не решенную за предыдущие годы, проблему.

Последний бой

Май 1985 года — памятная веха отечественной питейно-закусочной истории. Объявленная тогда борьба с пьянством стала первой и неожиданной для общества акцией нового руководства страны.

В отличие от мероприятий 1958 и 1972 годов теперь целью кампании стало утверждение абсолютной трезвости, а идея «культурного потребления» была предана анафеме. Провал американского «сухого закона» нам был не указ, поскольку «не удавшееся в мире капитализма непременно удастся в мире социализма». Как могло быть иначе, если, по мнению партийных идеологов, советское пьянство никаких «корней» не имеет и представляет собой «только распущенность, только вредную привычку»?{128}