Книга Петербург в царствование Екатерины Великой. Самый умышленный город - Джордж Манро

Постоянные попытки выделить специальные места для торговли ни к чему не приводили. В каждой из городских частей были устроены рыночные площади, но многие из них пустовали, в то время как другие не вмещали всех торгующих, и те захватывали под торговлю соседние улицы и строения. Гостиный двор, т. е. рынок Адмиралтейской стороны, успел вырасти из своего массивного каменного здания ещё задолго до того, как его достроили до конца. Лавки мелких торговцев, ряды за рядами, теснились в ближних переулках. Многие из них торговали краденым и даже вещами, утащенными прямо из-под носа у самой императрицы – из Зимнего дворца. А размах контрабанды в порту и вокруг него был таков, что многие историки предостерегают от использования официальной статистики, относящейся к петербургской торговле в XVIII в. Дело в том, что эти данные крайне неточно отражают реальный товарооборот, так как относятся лишь к тем товарам, за которые были уплачены акцизные пошлины.

Санкт-Петербург, конечно, нёс на себе печать царствования Екатерины, но развивался он и сам по себе. В этом смысле многое изменилось с начала XVIII в. При Петре I существование новой столицы полностью зависело от царского попечения, и он строил и растил её так, как ему хотелось. Если бы Анна Иоанновна в 1730-е гг. вновь не сделала Петербург столицей после перерыва в несколько лет, он мог бы так и остаться всего лишь глухим провинциальным городом. К последней трети столетия город приобрёл жизнестойкость, собственное лицо и самостоятельную роль в жизни России. Разумеется, присутствие двора служило импульсом к его развитию, но Санкт-Петербург становился гораздо более значительным явлением, чем барочный Residenzstadt – столица-резиденция – и снискал признание как один из великих европейских городов.

Петербург достиг столь внушительных размеров и значения меньше чем за столетие, а значит, можно предполагать, что в российской столице происходили крупные социальные сдвиги. И действительно, так оно и было. По логике вещей, подобные процессы в обществе должны были бы порождать бунты и массовые беспорядки, особенно с учётом высокого процента мужского населения, однако ничего подобного здесь не случалось. Конечно, в Санкт-Петербурге наблюдался определённый уровень преступности, но никаких данных о крупных беспорядках или восстаниях не обнаружено. Их отсутствие кажется поразительным для того времени, когда Емельян Пугачев за два года поднял массовое восстание на юго-востоке России, а Москва была разорена чумным бунтом. Советские историки придавали большое значение растущему недовольству «буржуазии», требовавшей признания со стороны государства, но привели мало подтверждений тому, что подобный конфликт существовал. В отличие от Москвы, или даже от Парижа и Лондона, Санкт-Петербург сохранял атмосферу внешнего спокойствия. Больше всего походил на бунт тот случай, когда забастовали четыре тысячи работных людей, но он, похоже, был единственным.

Отсутствие народных выступлений объясняется, во-первых, пребыванием двора в Петербурге. Простые русские люди испытывали благоговейный страх перед государыней – она была для них «матушкой», но одновременно и её императорским величеством, государыней всея Руси. Роскошный Зимний дворец, летняя резиденция в Царском Селе, золочёные кареты, запряжённые шестерками, а то и восьмёрками одномастных лошадей, как и прочие пышные атрибуты царской власти, внушали трепет столичным жителям. Такое же впечатление производили на них многочисленные полки императорской гвардии и регулярной армии, расквартированные в столице. Войска систематически проводили учения и парады, развлекая двор и внушая страх черни. Кроме того, двор время от времени устраивал народные праздники и увеселения для простолюдинов, что вызывало у горожан благодарность, а не злобу и не зависть.

Во-вторых, при Екатерине в Петербурге почти не случалось сильного голода, моровых поветрий или периодов политической нестабильности. На заре её царствования произошла попытка Василия Мировича освободить свергнутого в младенчестве царя Ивана VI из Шлиссельбургской крепости недалеко от столицы. Но выступление Мировича быстро подавили, и никаких откликов в городе оно не получило. Время от времени разоблачали и другие заговоры – прежде, чем те успевали созреть и охватить народные массы. Ради спокойствия в обществе Екатерина заботилась о том, чтобы казённые закрома всегда были полны на случай угрозы голодного бунта. Единственное природное бедствие, поразившее Петербург в то время, – разрушительное сентябрьское наводнение 1777 г. – закончилось всего за восемь часов, раньше, чем испытанный людьми страх и понесённые жертвы и лишения успели вызвать беспорядки. Потрясённое и растерянное население не искало виновных, чтобы обрушить на них свой гнев. Городские бунты в России обычно порождались плохими экономическими условиями, а не идеологическими причинами. Наконец, противоборство из-за близости к престолу, борьба группировок за власть, которые часто приводили к восстаниям в городах Западной Европы, были почти невозможны в стране, где буквально вся власть находилась в руках одного человека. В России, по существу, только самозванец мог выдвинуть себя в качестве альтернативы самодержцу. Но ни один из многочисленных самозванцев времен Екатерины не сумел добиться поддержки в Петербурге, который, в силу своей европейской ориентации, был в России, наверное, наименее подвержен воздействию мифа о «пропавшем царе».

Екатерина держала в руках полицию, гвардию и армию. Иностранцы, составлявшие внушительную группу столичного населения и способные поднять беспорядки в силу того, что привыкли к другим формам городского управления, не делали ничего подобного. Они терпели российские условия, потому что нередко занимали выгодные посты (с соответствующим жалованьем) и потому что большинство из них не собиралось надолго здесь оставаться. Они понимали, что они чужаки или гости в этом городе. По всем названным причинам в Петербурге последней трети XVIII в. и не случалось массовых выступлений. Подобное законопослушание жителей столицы очень нравилось Екатерине.

Попытка шире взглянуть на итоги перемен, происходивших в Петербурге в конце XVIII в., уводит далеко от вопроса о способности императрицы контролировать и направлять процесс обновления. Впрочем, и никакая власть не может произвольно распоряжаться процессом урбанизации.

Очевидно, что урбанизация в Петербурге представляла собой нечто гораздо большее, чем простой прирост населения. Урбанизация никогда не характеризуется только количественно, для неё характерны фундаментальные качественные сдвиги в образе жизни, ломающие старые сельские модели. Населённый пункт может быть очень крупным, не превращаясь в настоящий город, а оставаясь своего рода «макродеревней». Именно так часто воспринимали Москву в XVIII в. Что же касается Санкт-Петербурга, то разнородное его население, высокий уровень специализации рабочей силы, забота о системе образования, повышение культурной активности, развитие благотворительности – всё говорит о высокой степени урбанизации. Гораздо труднее определить, насколько менялась система ценностей у столичного населения под влиянием жизни в городе. Например, не обнаружено никаких данных о падении роли религии в жизни петербуржцев, об ослаблении семейных уз или деревенских связей. Тем временем возникало ощущение – во всяком случае, у русских писателей, – что в петербургской жизни есть нечто отличное от жизни в любом другом месте в России. Город каким-то образом менял людей. Но ценности, свойственные большинству петербуржцев, вероятно, изменялись мало. Все ещё сохранялось слишком много правовых – не говоря уже о психологических – связей с деревней. Но если у нас нет доказательств того, что ментальность горожан менялась, то нет и оснований утверждать, что в столице не формировался новый, городской тип мышления. В этом вопросе молчание источников заставляет с осторожностью подходить к выбору той или иной точки зрения.