Книга Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева

— Да не может быть непорочным игумен! Всегда найдутся старые грешки...

— Ну и что же?

— В обитель следствие послать надо, чтобы с пристрастием монахов расспросили.

— Филиппа в Соловецкой обители любили, могут худого не сказать... — усомнился государь.

— Недовольные найдутся даже в раю... — хмыкнул Афанасий.

В Соловецкую обитель отправилась следственная комиссия во главе с князем Василием Темкиным. В помощниках у него оказались епископ опричного Суздаля Пафнутий и архимандрит Андроньевского монастыря Феодосий Вятка. Обитель числилась в земщине, а её главе уж очень хотелось в опричнину, потому как царь ласкал и одаривал свои опричные монастыри большими подарками... Сам князь Василий совсем недавно вернулся из литовского плена, вся его родня была казнена опричниками, а потому он хорошо понимал, как и в чём может угодить государю. Вяземский не сомневался, что Темкин нароет слухи о порочном житии Филиппа во время игуменства, даже если такого не было в помине.

Зимняя дорога и к соседу не слишком легка, а уж на далёкие острова в Белом море тем паче. Хотя и укрывались от жгучих ветров и кусачих морозов спешившие выполнить царский наказ, но пообморозились. Князь Темкин, которому повезло больше других, лишь слегка прихватило щёку, мысленно усмехнулся: ничего, злее будут!

Однажды чуть не провалились под лёд в невесть откуда взявшуюся полынью, едва не заплутали в пургу но всё же добрались...

Следствие прибыло на Соловки в самом конце зимы, страшно удивив всех старцев. Иона даже перекрестился:

— Да неужто с Филиппом что?!

— Не... чего с вашим Филиппом станется? — протянул, прижимаясь в тёплому печному боку, уставший от тяжёлой дороги князь. — Мы о нём всё разузнать приехали.

— А чего о нём разузнавать? Филипп, он весь на виду, — келарь никак не мог взять в толк причину приезда в такую даль московских людей. Обычно если и приезжали, то либо прятаться, либо, напротив, опальных прятать.

В трапезную, где сидели нежданные гости, уже спешил Паисий, ставший игуменом после Колычева. Услышав о цели приезда, сначала нахмурился, потом задумался. Эту нерешительность сразу заметил князь Василий, подумал, что стоит воспользоваться.

У них с игуменом состоялся долгий и тяжёлый разговор. Темкин, вспомнив совет Вяземского обещать нужным людям что угодно, едва не посулил Паисию митрополичий сан, но вовремя одумался и сказал о епископстве. Вышло это как-то легко и просто: мол, а вот ты, святой отец, вместо сидения на дальних Соловках в каком городе епископом хотел бы стать? Паисий весь напрягся, уставился в лицо князя, с удовольствием обгладывающего мосол, потом подумал и решил, что ответ его ни к чему не обязывает. Беседовали наедине в небольшой игуменской келье, куда и принесли сытный монастырский обед для приехавшего князя и самого Паисия.

— В Новгороде.

Неожиданно даже для себя Темкин вдруг кивнул:

— О том и думали. Хватит тебе в дальней обители сидеть, пора бы и среди людей пожить. Грехи всё небось отмолил, можно и новые набирать?

Шутка вышла неудачной, но именно поэтому сами слова получились достоверными. Темкин, хитрая бестия, уходя к себе в выделенную келью, мимоходом добавил:

— Ежели Филипп с митрополии уйдёт, то Пимен вместо него станет, а он Новгородский...

Но дело продвигалось туго, старцы не желали даже слышать о том, чтобы опорочить Филиппа на Соборе! И тут свою хитрость показал Феодосий Вятка: в первый же день убедившись, что такого, как Паисий, в обители больше не сыщется, а слов одного игумена будет мало, он решил сначала присмотреться к монахам, чтобы понять, кого чем зацепить можно.

Старался и Пафнутий, уже через неделю он не без помощи всё того же Паисия нашёл ключик к нескольким старцам. Причём троих из них попросту обманул, заявив, что Филипп сам хотел бы от митрополии отделаться, да не может, потому как клятву перед государем дал не слагать с себя этот сан. Как его снять? Только вот таким путём.

Старец Иаков долго пристально смотрел в лицо епископу, щуря подслеповатые глаза, потом вздохнул:

— Лжа то хитрая... Не может Филипп сан бросить, ежели его принял.

— Не может! — горячо согласился с ним Пафнутий. — Вот потому и хитрим, чтобы вашего Филиппа клятвопреступником не делать!

Десятерых старцев удалось правдами и неправдами убедить ехать в Москву. Один шумен сам торопился туда. Старцы вздыхали: ох, не к добру всё это...

Шли месяцы... В Москве митрополит, которого государь уже попросту не допускал до себя, начал выговаривать ему противные слова прямо прилюдно.

На Сорока мучеников в марте Филипп вёл службу в Успенском соборе, когда вдруг с резким стуком открылись двери, заставив всех обернуться, а пламя свечей колыхнуться. В собор вошли государь с опричниками. На всех чёрные кафтаны и шапки, в руках обнажённые мечи и сабли. Прихожанам стало жутковато, те, кто ближе ко входу, постарались отодвинуться.

На лице царя была написана мрачная решимость, только на что — непонятно. Весь вид государя и его кромешников не обещал ничего хорошего. Народ отступал плотнее к стенам, вокруг опричников образовалось пустое пространство. У многих мелькнула мысль, что обнажённые мечи неспроста, могут и в дело пустить. Оставалась только надежда, что не в храме же...

Глаза царя так зло сверкнули, что, казалось, попади кто под его взор — падёт рассечённый пополам. Видно, очень осерчал Иван Васильевич. Только вот на что? Несколько мгновений молча стояли все, народ замер в испуге, а сами опричники, видно, попросту не зная, что делать дальше. И тут сзади у стены в голос заплакал ребёнок. Государь резко обернулся, люди поразились злости, перекосившей его лицо, и яростного взгляда. Ещё мгновение, и мечи кромешников обратились бы против народа в соборе! Каким-то чутьём это поняли все, окружение царя вмиг подобралось, только ожидая знака, сам Иван Васильевич медленно потянул саблю за рукоять.

И тут раздался голос митрополита:

— Державный царь! Тебе дан скипетр власти земной, чтобы ты соблюдал правду в людях и царствовал над ними по закону... Не увлекайся гневом...

Иван на каблуках резко повернулся к Филиппу, голос его был резок и неприятен:

— Что тебе, чернецу, за дело до моих царских предначертаний?! Того ли не знаешь, что мои ближние меня же извести хотят, зло на меня мыслят?

Митрополита не смутила злость государя, он спокойно возразил:

— Я чернец, в том твоя правда. Но я — пастырь Церкви Христовой на Руси. Потому и говорю тебе: от века не слыхано, чтобы государи так волновали свою державу. Прекрати такое начинание...

Иван оборвал митрополита:

— Молчи, отче святый! Молчи и благослови нас действовать по нашему изволению, — голос Грозного даже хрипел от едва сдерживаемой ярости.

Филипп почти грустно покачал головой, он уже понимал, что каждое слово может стать для него последним в земной жизни: