Книга Схватка за Амур - Станислав Федотов

– Ха! – воскликнул муж. – А Македонский? Что-то я не припомню, чтобы у него была великая любовь, вдохновлявшая на завоевание мира. Или – Наполеон?

– Да, великой любви у Александра не было. Вернее, была, только не к женщине, а к войне, но не потому ли империя рухнула сразу после его смерти? А вот Наполеону все удавалось, именно пока он любил, но, когда расстался с Жозефиной, судьба его империи была решена. Так вот, дорогой супруг, если ты не хочешь, чтобы твоя карьера рухнула, как империя Македонского, не забывай о любви.

Тут Катрин как бы невзначай приоткрыла пеньюар, явив глазам мужа кое-что из прелестей своего воистину прекрасного тела, и этой атаки Николай Николаевич не выдержал:

– Да пускай они катятся до самой столицы, эти неотложные дела! – воскликнул он, вскакивая и устремляясь за женой, которая с лукавой и озорной улыбкой успела скрыться за дверью.

Погоня привела его в малую гостиную, и здесь ему пришлось задержаться. Между двумя креслами на низеньком столике он увидел распечатанную бутылку вина, два бокала и вазу с яблоками и грушами, прикрытыми кистью фиолетового винограда. Выросшая на южных плодах Катрин не могла от них отказаться даже в холодной Сибири, поэтому Муравьевы круглый год покупали через кяхтинских купцов яблоки, груши, виноград, персики, не говоря уже об арбузах и дынях. Дорого, конечно, но ради удовольствия любимой женщины генерал был готов на что угодно.

Катрин успела занять одно кресло и грациозным жестом предложила мужу второе:

– Давай, дорогой, посидим полчасика, выпьем хорошего вина и поговорим о пустяках. Как говорит мой папа́: нет ничего счастливее, чем те минуты, что проведены с любимым человеком в беседе о пустяках за бокалом доброго вина.

«А ведь он прав, старый Жерар де Ришмон», – подумал Муравьев, с наслаждением опускаясь в глубокое кресло и берясь за бутылку.

– И о каких пустяках мы будем говорить? – спросил он, разливая густое ароматное бургундское.

– Да разве так важно, о чем посплетничать? – засмеялась Екатерина Николаевна. – К примеру: доводилось ли тебе слышать, что Лена Волконская на самом деле дочь Александра Поджио? – Она пригубила напиток и причмокнула: – Великолепное вино!

– Ну и что из того, кто отец, чья дочь? Это, Катюша, не наше дело. Меня сейчас куда больше волнует, хватит ли у нас средств на поездку в Камчатку. – Разговор произошел незадолго до путешествия. – Ее Вронченко не предусмотрел и денег не дал, так что придется рассчитывать только на свои возможности.

– М-да-а, – вздохнула Екатерина Николаевна. – Вот такие у нас пустяки получаются. Давай тогда обсудим, как Элизину виолончель повезем.

– Виолончель?! – ужаснулся Муравьев. – По горам и болотам?! Что от нее останется!

– Вот и надо предусмотреть ее безопасность. Зато, представляешь, как будут о тебе говорить всюду, где Элиза даст концерты? Вот какой новый генерал-губернатор – не только сам приехал, но и артистку заграничную привез! Виват-виват-ура!!

Николай Николаевич польщенно засмеялся и погрозил пальцем: ох и хитра ты, лапушка!

– Закажем для инструмента особый футляр. Думаю, умельцы в Иркутске найдутся.

С той поры и повелись эти посиделки перед сном. Правда, не столь частые, как хотелось бы, но все-таки, оказывается, очень нужные обоим. Не пустяками, которых они не то чтобы избегали – не находилось таковых, подходящих для легкой болтовни, – а искренним душевным и духовным общением, коего в жизни супругам так часто не хватает. В постели, конечно, тоже общение, но там другие интересы, другой, если можно так выразиться, накал страстей, другое чувствование друг друга. Chaque chose en son temps[102], как сказала Элиза, узнав о посиделках.

Вот и на этот раз они сели с бутылочкой бордо перед дальней дорогой: император разрешил наконец Муравьеву приехать в Петербург, и генерал надеялся, после обсуждения с государем всех насущных дел, получить соизволение на отпуск и поездку за границу, на лечение.

– Что тебя гнетет, дорогой? – спросила Екатерина Николаевна, проницательно отметив у мужа неразглаживавшуюся складку между бровями.

– Многое, Катюша, многое, – сказал Николай Николаевич, раздумчиво разглядывая сквозь вино в бокале свет свечей в шандале. – В двух словах не скажешь.

– А мы разве куда-то спешим? – удивилась Екатерина Николаевна и добавила лукаво: – Если в одно уютное местечко, то оно вполне может подождать.

Муравьев усмехнулся, оценив озорство жены. Ему нравилось, когда она шутила на такие темы. Эти шутки вдохновляли на последующие действия.

– О чем тебе беспокоиться? – уже серьезно продолжала она. – Донесение твое царю обстоятельное, аргументированное, ты же мне его диктовал, я знаю…

– У государя сейчас одна головная боль – Турция. Он вспомнил, что Россия традиционно покровительствует всем православным, томящимся под игом мусульман, что на иерусалимские храмы претендуют католики, и хочет основательно прижать османов. Мне писал Лев Алексеевич, что князя Меншикова собираются направить в Турцию чрезвычайным послом. Не знаю, какой из Александра Сергеевича дипломат, но упрямства у него хватит, чтобы держать избранную линию. И тут либо Турция сдастся, либо будет новая война. Ну да ладно, это все – высокая политика, нас она касается боком. Для меня много важнее, что позиции мои в Амурском комитете сейчас зыбки, как никогда. Перовского сменил Дмитрий Гаврилович Бибиков – известный защитник крестьян перед дворянами, борец против мздоимства, – но вот как он поведет себя в амурских вопросах, чью сторону примет – аз не ведаю. Ему ведь это дело в тонкостях не известно. Радует, что Чернышова убрали из военных министров, на его место пришел генерал Долгоруков Василий Андреевич, он уже мне весьма любезное письмо прислал, однако светлейший князь остался председателем Государственного совета и может еще доставить неприятности. Да и Долгоруков, как Бибиков, не в курсе дела. Так что, дорогая моя, можно твердо надеяться только на цесаревича и генерал-адмирала, который сменил Меншикова в морском министерстве.

За все время этого длинного монолога, произнесенного с паузами, с раздумьями, Екатерина Николаевна не отводила глаз от лица мужа, чутко улавливая малейшие изменения его мимики, стараясь по ним определить скрытые моменты душевного состояния Николая Николаевича. Многое из того, что он говорил, она знала, поскольку фактически всегда была в курсе его дел, но сейчас не то чтобы понимала, а ощущала, и даже не шестым, а каким-то десятым чувством, что сказанное есть не что иное, как предисловие к чему-то более важному, что может произойти в их жизни. И еще – была уверена, что то важное, которое вот-вот будет озвучено, – не скоропалительное решение возбужденного ума, а мучительно выстраданное сердцем и душою.

– Ты опасаешься, что твое донесение не даст нужных результатов? – осторожно спросила она.

– Смотря что считать нужными результатами. – Муравьев наполнил опустевшие бокалы, легонько чокнулся своим с бокалом Катрин и отпил. – Невельской прислал мне очередное послание чуть ли не с ультиматумом. Он, видишь ли, непременно намеревается в феврале занять бухту Де-Кастри и обосноваться в селении Кизи (Катрин уже были знакомы эти названия из переписки с Амурской экспедицией), далее – с открытием навигации собирается послать из Де-Кастри на юг экспедицию для изучения побережья. До него доходят слухи о замечательных бухтах, и он хочет их проверить.