Книга Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич

– Мы же знаем: в вашу контрреволюционную монархическую организацию входит и некая Софья Смарагдовна, по фамилии Богоявленская, – сквозь беспамятство до Чудотворцева донеслось контральто, от которого он пришел в себя и открыл глаза (сверлящего электрического света уже не было, а перед ним сидел-сидела все та же (тот же) товарищ Марина.

– Нет! – выдохнул Чудотворцев, и стул тут же был выбит из-под него, и сапоги товарища Марины заплясали на его ребрах, вдавливая их в грудную клетку до самого сердца и легких, успевая при этом ударить и по почкам. «Перед троном плясало Слово в испепеляющих сапогах», – почему-то пронеслось в голове у Чудотворцева. А товарищ Марина снова выплясывал-выплясывала на нем свой список.

– Антуанетта де Мервей?

– Нет! – простонал Чудотворцев.

– Никита Духов?

– Нет!

– Софья Богоявленская?

– Нет! – прохрипел Чудотворцев, надеясь на этом «нет» потерять сознание, чтобы вдохнуть запах эликсира, но ему пришлось еще раз выкрикнуть «нет» в ответ на имена священнослужителя Ивана Громова и Фавста Епифановича (не тогда ли он впервые услышал это имя?)

Так это и шло дальше: товарища Марину сменял товарищ Цуфилер, товарища Цуфилера с менял-с меняла товарищ Марина. Пляску на чудотворцевских ребрах сменяла пытка режущим светом, а когда электрический свет ослабевал с исчезновением товарища Цуфилера, товарищ Марина начинал-начинала скандировать свой список с новыми фамилиями, в ответ на очередное чудотворцевское «нет» выбивал-выбивала из-под него стул и вытанцовьшала-вьгганцовьшал на ребрах Платона Демьяновича свой адский танец. Платон Демьянович не мог определить, продолжалось ли это несколько часов или несколько дней. Он был только уверен, что из кабинета за дверь, обитую черной клеенкой, его не выводили так же, как не давали ему спать: сон заменяли потери сознания с последующим веяньем травянисто-медово-болотного духа. Кажется, иногда ему вливали в рот какую-то горячую жидкость, то ли чай, то ли тюремную баланду. По-видимому, в углу кабинета было оборудовано что-то вроде санузла, но Платон Демьянович не помнил, чтобы его туда водили.

– Ярилин-Предтеченский, – выкрикнул-выкрикнула товарищ Марина, надавливая танцующим каблуком Платону Демьяновичу на селезенку, но он все-таки икнул в ответ: «Нет!»

– Царь! Царь! Царь ваш… – продолжал-продолжала плясать товарищ Марина, но Платон Демьянович успел потерять сознание.

– Продолжайте, товарищ Станас, – сказал-сказала высоким тенором товарищ Марина, отнимая от ноздрей Чудотворцева фиал лесного старца, а глаза Чудотворцеву сверлил уже адский свет, и за столом перед ним тускло маячил товарищ Цуфилер. «Значит, Станас Цуфилер», – подумал Чудотворцев, механически выстраивая анаграмму этого имени. Чудотворцев давно уже определил про себя, что в этой анаграмме (для конспирации, что ли?) не хватает третьего «а».

Платон Демьянович заметил, что оба его следователя нервничают. Первым-первой заволновалась-заволновался товарищ Марина, сразу же начавший-начавшая приходить в ярость от вечных чудотворцевских «нет», хотя и ярость товарища Марины могла быть наигранной. Но и товарищ Станас (Цуфилер) едва скрывал раздражение, заметное при всей его тусклой внешности, какого бы яркого света он ни включал (не сама ли ярость товарища Цуфилера переходила в пыточную яркость света?).

Сказывалось преимущество чудотворцевской позиции: готовность к худшему даже желательность, лишь бы все это кончилось, так что следователям ничего другого не оставалось, кроме как превратить в свое оружие самоё позицию подследственного: это будет продолжаться сколько нужно, сколько нам нужно, пока ты не сдашься.

– Когда же наконец это кончится, – вырвалось у Чудотворцева, когда он услышал имя или очередную партийную кличку: «Товарищ Станас».

– Что кончится? – До Чудотворцева донеслась сквозь сверлящее сияние тусклая ухмылка товарища Цуфилера.

– Должны же вы в конце концов расстрелять меня. – Чудотворцеву надоело сдерживаться, и он выдал себя.

– Ах, вот вы о чем! Будьте спокойны, мы не собираемся расстреливать вас.

– Но разве то, в чем вы меня обвиняете, не карается расстрелом?

– Карается, но согласитесь: карать важнее, чем покарать. В аду не расстреливают.

– в аду?

– А вы разве все еще не заметили, что вы в аду? Ад – это длительность, принудительная, бесконечная длительность. Вы не боитесь и даже хотите расстрела, потому что воображаете себя бессмертным, но вот оно, бессмертие, о котором вы так хлопочете. Кто попадает в рай против воли, попадает все в тот же ад. Принудительное воскрешение, поверьте мне, хуже расстрела. В этом смысле monsieur Vedro – наш человек. Как и вы, monsieur de Merveille.

– Потому вы меня здесь и держите?

– А где же вас держать? Может быть, забегая несколько вперед, сообщу, что вам, по всей вероятности, будет вынесен приговор: «Изолировать, но сохранить». Как иначе воздать вам должное за вашу идею мавзолея? Мавзолей тоже означает «изолировать, но сохранить». Так что подобный приговор не должен вас радовать или успокаивать. «Изолировать, но сохранить» можно только в аду, где мы с вами и беседуем. Поверьте мне, другого бессмертия не бывает.

Вероятно, Чудотворцев отключился после этого на некоторое время, убедившись, что от яркого света можно терять сознание, как и от истерической пляски товарища Марины, только товарищ Станас не давал ему понюхать эликсира и просто ждал, пока подследственный придет в себя.

– Чего же вы в таком случае добиваетесь от меня? – выговорил кое-как Чудотворцев.

– Чтобы вы были с нами, ничего больше, – ответил товарищ Цуфилер. – Вы же представляете себе, какой вы интересный собеседник. Товарищ Марина скажет вам, сколько народу расстреляно на основании ваших монотонных «нет», которые надежнее подтверждают виновность подозреваемых, чем подтверждали бы ваши «да». (Товарищ Станас перечислил несколько имен, из которых ни одно не запомнилось Чудотворцеву) Но товарищ Марина, как всегда, упрощает. У них и задача проще. Если уничтожать методически одних за другими, среди прочих уничтожишь и участников любого заговора и самого Царя Истинного, каково бы ни было его имя, не все ли равно. Испытание царской крови, как вы говорите.

Товарищ Цуфилер убавил свет настолько, чтобы Чудотворцев мог видеть, как фамильярно товарищ Станас ему подмигивает:

– Вы же знаете: нет в мире невиновных.

– Нет в мире виноватых, – машинально поправил Чудотворцев.

– Лучше сказать, каждый за всех виноват, что фактически значит, каждый из всех виноват.

– В чем?

– В том, что существует. Бытие – величайшая вина по отношению к небытию. Мы-то знаем, что никакого бытия не существует, но приходится работать с теми, кто настаивает на противоположном. Сотворение мира – конечно, иллюзия, но это катастрофа и преступление, за которое мы не можем не карать.

– Власть не от Бога, – сказал Чудотворцев.