Книга Есенин - Виталий Безруков

— Это я хочу спросить, что случилось, Петр? — сделал удивленное лицо Есенин. — Помнится, в Москве мы были на «ты».

— На «ты», на «ты», конечно! — обнял тот Есенина, усаживая в кресло. — Ах, какая жалость, Сергей… если б ты раньше появился… Ну, где ты был?!

— В Тифлисе, — проговорился Есенин.

— А!.. Теперь понимаю! — сочувственно покачал головой Чагин. — Сегодня двадцатое сентября, для бакинцев священный день — день памяти двадцати шести погибших комиссаров. Если бы ты приехал пораньше, мог бы дать стихи в юбилейный номер… А теперь… Ну ладно, все равно я рад, что ты приехал! — радостно похлопал он Сергея по плечу.

— Ты уж прости меня, Петр, грузинские поэты… Сакартвело! Сам понимаешь… еле вырвался! — Он чувствовал себя виноватым перед Чагиным и, чтобы хоть как-то оправдаться, предложил: — А что, если ты поместишь стихи в ближайшем номере, по горячему следу, как говорится? Лучше поздно, чем никогда!

— Но их еще нет в природе, Сергей, что помещать-то? — развел руками Чагин.

— Так! — ударил Есенин по подлокотникам кресла. — Ты можешь оставить меня здесь до утра? Понимаешь, в гостинице — проходной двор, работать невозможно! А здесь, — он оглядел кабинет, — я запрусь, ты мне только материал дай об этих комиссарах!

Чагин недоверчиво посмотрел на него.

— Материалами-то я тебя вооружу, недостатка в них нет… Да вот хотя бы номер «Бакинского рабочего» на двадцати восьми полосах. Тут все есть! — Он достал из стенного шкафа последний номер газеты и положил на стол. — Но как же ты? — Он все еще не верил в есенинскую затею. — А спать где же ты будешь?

— Как спать? Я работать тут буду, Петр! — Есенин встал с кресла и, взяв со стола газету, заходил взад-вперед. — Какой сон! Мозги кипят!.. «Руки тянутся к перу, перо к бумаге… Минута — и стихи свободно потекут». Кстати, бумаги дай! — Усевшись за письменный стол, он стал вчитываться в материал, бормоча себе под нос: — По-те-кут! По-те-кут!.. — Взглянув на Чагина каким-то отрешенным взглядом, Есенин попросил: — Ты мне чаю только организуй… покрепче и побольше, и папирос! Папирос! Все, адью, Петр! Я тебя не задерживаю!

Чагин послушно принес несколько пачек папирос, чайник, заварку, два большущих куска сахара и на цыпочках вышел.

Есенин, обхватив голову руками, долго и напряженно читал газетные полосы, пока у него не сложилось полное представление о трагической гибели бакинских комиссаров. Протерев уставшие от чтения глаза, он встал, закурил, подошел к окну, открыл форточку, налил чаю.

— Минута — и стихи… минута — и стихи… стихи… стихи свободно потекут! — бормотал он, изредка прихлебывая чай и затягиваясь папиросой.

«Ну давай, соловей рязанский, пой. Пой песню, поэт!» — мысленно приказал он себе, когда кончилась папироса и чай был выпит. Он снял пиджак и бросил его на спинку кресла, туда же полетел и галстук. Засучив рукава, сел за стол и, положив перед собой чистый лист бумаги, взял карандаш.

— Пой песню, поэт!.. А что, так и начнем, — усмехнулся он озорно.

Пой песню, поэт, —

легла на белый лист первая строчка. Оторвавшись от бумаги, он повторил: «Пой песню, поэт», — подумал и опять стал выводить карандашом:

Пой песню, поэт,

Пой.

Глянул в окно, и у него родилась еще строчка:

Ситец неба такой

Голубой.

Есенин встал и подошел к окну, постоял, поглядел на синеющее вдали море.

— Море… море… море тоже рокочет… их было двадцать шесть… — Он вернулся к столу и записал: «Море тоже рокочет…»

Море тоже рокочет

Песнь.

Их было

26.

26 их было…

— Точка! — Он поставил точку. — Ну-ка, что у нас вышло? — Он взял листок в вытянутую руку и продекламировал:

Пой песню, поэт,

Пой.

Ситец неба такой

Голубой.

Море тоже рокочет

Песнь.

Их было 26.

26 их было,

26.

Есенин вылез из-за стола, медленно прошелся по кабинету, остановился у портрета Кирова.

— Двадцать шесть… да, по-маяковски получается, а, Сергей Мироныч? А что? Ему можно нести что попало, а я должен каждое слово с кровью выхаркивать? Заказ так заказ! И нечего на меня пялиться! — громко сказал он портрету и решительно вернулся к столу. — Могилы… могилы в песках?.. Тут ведь кругом пески! Так-так!

Их могилы пескам

Не занесть.

Не забудет никто

Их расстрел

На 207-й

Версте.

— Складно! — похвалил он себя. — Но точно ли на двести седьмой? Впрочем, кто считал?.. — Он пробежал глазами написанное. — Пусть будет так! Дальше что? Что дальше?.. Может, их самих оживить? А?.. Как у Гоголя моего родного! Как у Гоголя! — Есенин даже подскочил от восторга. — Гоголь Николай Васильевич, «Страшная месть». Кладбище великих грешников. Гениально! Николай Васильевич, родной ты мой, спасибо за подсказку! — Есенин не удержался и прочел наизусть отрывок из произведения любимого писателя, благо у него была феноменальная память, которая сохраняла не только свои стихи и поэмы, но и многое им ранее читанное. Он обернулся к висящему портрету и строгим голосом начал:

— «Крест на могиле зашатался, и тихо поднялся из нее высохший мертвец… Борода до пояса; на пальцах когти длинные, еще длиннее самих пальцев. Тихо поднял он руки вверх… Зашатался другой крест, и опять вышел мертвец, еще страшнее, еще выше прежнего… Пошатнулся третий крест, поднялся третий мертвец… Страшно протянул он руки вверх, как будто хотел достать месяца…» А? Шени дэда, страшно? — подмигнул он Кирову. — То-то! Вот так и надо писать! — Есенин отошел к столу, закурил и, усевшись поудобнее, стал торопливо писать, зачеркивать и снова писать, глубоко вдыхая папиросный дым.

Со стороны могло показаться: чертовщина какая-то — в сизом табачном дыму Есенин, как сумасшедший, бормочет, стучит кулаком по столу, скалит зубы в яростной улыбке, качает головой, притоптывает ногами.

— Потекли стихи… потекли, Николай Васильевич!

Там за морем гуляет

Туман.

Видишь, встал из песка

Шаумян.

Над пустыней костлявый

Стук.

Вон еще 50

Рук

Вылезают, стирая

Плеснь.

26 их было.

26.

Кто с прострелом в груди.

Кто в боку,

Говорят:

«Нам пора в Баку —

Мы посмотрим,

Пока есть туман,

Как живет Азербайджан».

— Браво, Серега! — Заметив, что накурено, как в преисподней, он встал из-за стола, распахнул окно и газетой стал выгонять дым. Потом налил чаю и, задумавшись, стал ходить по кабинету. Остановившись у окна, он заметил, что уже стемнело. На ночном небе луна, струила по волнам лунную дорожку. Наползал туман.