Книга Аввакум - Владислав Бахревский

– Что за речи?! – вскочил он на ноги. – Столбовский мир для вас, шведов, – мир, а для нас, русских, – кабала. Швеция на несчастье России нажилась, насильно отторгла от царства, не имевшего царя, древние русские города и земли. В Москве чужие сидели, потому Россия и не могла за свое вступиться! Мне, господин Бент-Горн, стыдно слушать столь откровенно воинственные речи. Коль о мире собрались говорить, так будем говорить о мире.

Ордин-Нащокин спохватился и, обращая свою несдержанность себе же на пользу, резко поменял тон, словно бы подчеркивая, что шумное драчливое прошлое – забыто, а новое – спокойно и несуетно.

– Завоеванных земель великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович не уступит, – сказал он ровным голосом. – Однако если шведская сторона желает вознаграждения, то деньги будут выплачены немедленно. Великий государь, радея о мире, молит Господа Бога, чтобы послал ему дружбу с его величеством Карлом Густавом. Великий государь готов ради дружбы надеть броню и ополчиться на королевских врагов, и прежде всего на Речь Посполитую, которая никому не дает жить в покое.

Афанасий Лаврентьевич знал: шведы с поляками тоже о мире договариваются и есть только один способ предупредить этот разговор – успеть с подписанием статей раньше, чем успеют поляки. В запасе у царского посла карта была совсем не козырная, Алексей Михайлович соглашался отдать Швеции Жмудь, которой не владел.

Первая встреча на том закончилась. Во время разъезда посольств к сыну Ордина-Нащокина Воину подошел секретарь Бент-Горна:

– Угодно ли будет вам получить письмо?

– От кого же?

– От госпожи Стеллы фон Торн.

Воин вспыхнул радостью:

– Благодарю вас.

Письмо оказалось таким коротким, что у Воина сердце остановилось, будто дали вдохнуть раз и захлопнули рот ладонью.

«О рыцарь мой! – писала Стелла фон Торн. – Не могу, не могу забыть вас. Вы так недалеко от меня, а словно бы мы разделены рождением в других веках. Я ожидаю вас, мой рыцарь».

Воину пришлось напрячь память, чтобы восстановить образ юной дамы. Ей должно быть теперь лет… восемнадцать – девятнадцать. В самой красе. Глаза газели, фарфоровая кожа, безупречные черты лица. Руки тоже фарфоровые, но с живыми розовыми пальчиками. И губы! Тоже розовые, чуть приоткрытые в ожидании какой-то чудесной мысли…

Афанасию Лаврентьевичу сын показался уж таким красивым, таким мудроликим, что, говоря с ним, едва сдерживал слезы. От благодарности Господу, от умиления. Пора женить Воина, чтоб успеть на внуков порадоваться. Но поспешать тут надо очень неспешно. Если будут от государя новые милости и если Воин станет в Кремле своим человеком, государь, большой любитель устраивать судьбы, возможно, сам сосватает для умного слуги добрую супругу. Ведь какова родня, таковы и степени.

– Поедешь к великому государю, не щадя лошадей, – сказал Афанасий Лаврентьевич, взглядывая то в глаза Воину, то на его покойно лежащие на коленях руки.

«Хороший будет дипломат, скрытен, основателен, красив».

– Когда же мне отправляться?

– Побеседуем, поешь на дорогу и поедешь. Пока ты переписывал речи сегодняшнего съезда, от царя письмо привезли. Алексей Михайлович повелевает оттягать у шведов Ивангород для корабельной пристани.

Воин улыбнулся тонко, но ядовито.

– Я не знаю, кто подал сей совет великому государю, – назидательно сказал Афанасий Лаврентьевич, – но ты, Воин, не смеешь даже в мыслях своих заноситься! Она в тебе есть, эта очень нехорошая заносчивость… Царь тысячу раз прав! Корабельная пристань, корабельные верфи государству так же необходимы, как лошади и конюшни. Нет кораблей – и торговли настоящей нет. А у нас ее и на самом деле нет. Разве это торговля, разве это купечество?

Воин засмеялся:

– Меня укоряешь за то, что не скрыл улыбки, но я только улыбался, ты же произносишь вслух гневливые слова.

– Ах, Воин, я ругаюсь от обиды за мою немочь и за все русское наше невежество. Я ругаюсь, потому что не терплю ничтожества. Мы должны быть иными. У России все для этого есть. Превосходные товары, изобилие всяческих угодий. Моя ругань – желание, а твоя улыбка – презрение. Но избавь тебя Бог от подобных улыбок в Москве. Не считай себя умнее тупых на вид обитателей московских теремов. Там живет Византия. Там свои тонкости и хитрости. Твою улыбку заметят, и будешь ты им всем враг. Скажи, Воин, какое из моих деяний более всего достойно награды?

Воин чуть сощурил глаза, и лицо его, открытое, ясное, озарилось почти мальчишеским озорством.

– Отец, я знаю, за что ты хочешь похвалы… Не за походы – верно ведь? Не за то, что так ловко выпроводил восвояси посла Кромвеля Ричарда Братчева. И даже не за Валиесарское перемирие. Я близок к разгадке?

Теперь уже и Афанасий Лаврентьевич улыбался.

– Я жду, мой сын.

– Ты гордишься, что сумел возвратить Дерпту…

– Юрьеву…

– …Юрьеву, который на самом-то деле Дерпт, Магдебургское право и, главное, беспошлинную для города торговлю с Новгородом, Псковом, Казанью, Астраханью.

Афанасий Лаврентьевич встал, подошел к сыну и поцеловал его в голову.

– Торговля, Воин, это не только часть нашей жизни, это уровень жизни, достоинство жизни или же ее ничтожество и невежество. А ты – умница. У тебя славное будущее. Вижу тебя другом и советником государей… Я Алексею Михайловичу пишу, и ты от себя тоже отговаривай его величество требовать у шведов Ивангород. Если шведские и польские послы, которые съехались в Пруссии, договорятся раньше нас о мире, то вместе и пойдут войной на государя. Шведы ныне сильны. Они хотят вернуть все города, все земли, утерянные в Карелии, Ингерманландии, в Лифляндии, в Эстландии… Не прибавки следует просить, а удержать, что имеем. Говори царю: к Ивангороду корабли не ходят. Торговля даже в Нарве захирела. Русские купцы между собой не едины. Слабый народ. Их поманят в Ригу, в Ревель, в Пернау – кинутся наперегонки, давя один другого. Тверди великому государю, как молитву: вечный мир дороже любых земель и городов. Эту мысль, получив от тебя, царь тебе должен внушать как свою. С тем и жду тебя обратно. Да поможет тебе Господь Бог!

Афанасий Лаврентьевич перекрестил Воина образком, именуемым «Отрада». Богородица спасла от гибели в море сына императора Феодосия Великого, вынесла его к Афонской горе. На берегу юношу нашли, в кусте. В благодарность и во славу Богородицы поставлен был на этом месте Ватопедский монастырь. Ватопед в переводе с греческого – куст отрока.

– Возьми эту иконку с собой, сынок! Богородица спасла от морской пучины царевича, спасла монастырь от разбойников, а ты к царю едешь… под взоры зависти.

21

Больно много хотел от молодости умудренный Ордин-Нащокин. Неделю мыкался Воин по дворцовому начальству, пока наконец из рук в руки предстал перед крайчим князем Петром Семеновичем Урусовым.