Книга Битвы за корону. Прекрасная полячка - Валерий Елманов

Вяха Засад со спецназовцами и Емеля со своими «купцами» вновь не подкачали, сработав на совесть. Но главное, они сумели взорвать склады с порохом. Все три!

Оглушительные взрывы послужили началом атаки. Она последовала тоже одновременно, но на сей раз с четырех сторон. Едва шарахнуло, как откликнулись наши пушки на крепостных стенах. Исай Исаич меня не подвел. В связи с медлительностью заряжания он успел сделать всего три залпа, но зато каких мастерских!

Как я и распорядился, большую часть пушек он направил на тот фланг, где располагались три роты наемников из числа бывших телохранителей Дмитрия. Считая их наиболее опасными, я очень хотел вывести из строя именно этих ребяток — за свою жизнь те станут сражаться куда отчаяннее, чем за русского государя. Поэтому, едва Исай Исаич бабахнул по ним со стен, минутой позже расстарался и Моргун со своей полевой артиллерией. И тут же сбоку подлетели пращники, принявшись метать в них гранаты.

Разумеется, остальным тоже досталось, хотя и в меньшей степени. На сей раз выкосить всех подчистую не получилось, слишком велики размеры лагеря, растянувшегося подковой, если ориентироваться на городские ворота, от Якобских аж до Замковых, то есть чуть ли не на полверсты. Да и лошадей удалось угнать далеко не всех — некоторые стояли на привязи близ самых шатров.

Словом, по уму можно было бы побарахтаться, но Ходкевич сам совершил ошибку. Привыкнув к тому, что его тактика в сражениях со шведами приносит неизменный успех, а заключалась она в массированной атаке конницы во фланг противника, гетман усадил на оставшихся лошадей свою шляхту вместе с уцелевшими наемниками и самолично возглавил лихой, но самоубийственный налет.

Понять его можно. Сколько у меня людей, он в темноте не видел, но главное — не знал, откуда они. Всего логичнее предположить, что они из ратников, собранных Шереметевым. Учитывая же, что часть их под Оденпе разгромил Сапега, гетман полагал, будто здесь их не должно оказаться слишком много. Следовательно, есть шанс опрокинуть один из вражеских флангов, внеся панику, а дальше как знать, авось получится на плечах бегущих ворваться и в середину атакующих. И тогда все обернется в иную сторону.

Но в отличие от шведской пехоты наши стрельцы оказались более стойкими. А кроме того, у меня имелась подзорная труба, поэтому я прекрасно видел, где Ходкевич собирает своих конных. Польские ряды окатило картечью именно тогда, когда надо, с убойной дистанции, чуть ли не в упор. И почти одновременно с залпом ахнули пятьсот стрелецких пищалей.

Полностью всадников остановить не удалось. Кое-кто успел домчать до телег, но толку. Второй ружейный залп повалил почти всех оставшихся, а выжившие больше не помышляли о прорыве, проворно устремившись обратно. Да и не на что им было рассчитывать: без разгона телеги не перескочить, а и получилось бы, все равно не помогло бы. Стоящие за ними стрелецкие ряды вместе с моими ратниками Второго полка мгновенно ощетинились бердышами. Правда, несмотря на спешное отступление, гетмана, в числе прочих всадников рухнувшего с лошади, кто-то успел поднять, самоотверженно отдав своего коня.

— А вот теперь пошли, — скомандовал я, убедившись, что пищали вновь заряжены и полевая артиллерия полностью готова к очередному залпу. Но потребовал не забывать держать строй и не подходить слишком близко.

Мы вновь не торопились, соблюдая относительно безопасное расстояние еще в течение целого получаса. Глупо идти в сабельную атаку, не дождавшись, чтобы у противника окончательно не опустились руки. Тем более особо храбрые сдаваться все равно не желали. Скучившись возле гетмана в самой середине лагеря, шляхта, ощетинившись саблями, ждала нашей атаки, готовясь дорого продать свою жизнь. Думаю, если б я погнал своих людей в бой, на каждого погибшего поляка пришлось бы не меньше двух моих. Но я не погнал. Еще чего. Жаль, конечно, коль погибнет сам Ходкевич, у меня на него имелись определенные виды, но пусть так, чем поляжет минимум сотня гвардейцев.

— Пращников сюда с гранатами, — распорядился я. — Но ближе, чем я стою, к ним не подъезжать. — И послал Дубца за Емелей, успевшим вернуться от отогнанного табуна, переодеться в наряд Годунова и давно ждавшим моей команды.

Заранее предупрежденные мною ратники Второго особого полка, едва тот появился позади них на белоснежном жеребце, радостно загалдели: «Государь! Государь!» И думается, именно его появление, а не мои пращники, окончательно сломило боевой дух Ходкевича. А может, он посчитал, что сдаться русскому царю не столь зазорно. Словом, едва раздался звонкий голос Емели: «Сдавайтесь на милость королевы Марии Владимировны!», как спустя всего пару минут круг шляхтичей разомкнулся. Вперед вышел пожилой грузный длиннобородый мужик и, заметно прихрамывая, направился к нам с Емелей.

И кажется, мне вдвойне повезло, ибо мужик этот наверняка и есть сам Ходкевич. Это хорошо, ибо у меня теперь есть шанс переманить его на нашу сторону. Нет, не перевербовать, об этом нечего и думать, но сделать его непримиримым противником дальнейших войн Речи Посполитой с Русью. А учитывая, что он и сам ранее не раз высказывался за мирные отношения наших стран, как говорится про него в моем досье, думается, задача не из особо трудных.

— Только саблю принимать не вздумай, если он ее тебе протянет, — тихо, сквозь зубы предупредил я бывшего крупье.

Впрочем, мое предупреждение оказалось напрасным. Ходкевич никому не отдал своей сабли. Встав напротив Емели, он некоторое время вглядывался в его лицо и, достав ее из ножен, решительно переломил клинок о колено, бросив обломки к ногам псевдоцаревича.

Ну что ж, пусть так. Главное, мы выиграли, ибо из распавшегося круга на землю полетели сабли и прочее оружие шляхты, а касаемо гетмана я не особо расстраивался — пока будем добираться до Колывани, найдется время для задушевных разговоров.

Глава 37

ПЛЕННЫЕ

— Хошь бы словцо вымолвил, — ответила мне Галчонок, когда я на вторые сутки нашего пребывания в Юрьеве спросил ее про Ходкевича. — Чую, больно ему, рана-то глыбокая, ан все одно: молчит яко бирюк.

Я понимающе кивнул, осведомившись о самочувствии наших раненых. Та скорбно вздохнула:

— Не подсобило питье Резваны — помер стрелец Огурец.

Она всхлипнула, но сделала вид, будто закашлялась, испуганно косясь на меня — не распознал бы князь, не то выгонит, как предупреждал. Я «не распознал». Коль сдерживается, чего там, не стоит придираться. Она и так показала себя молодцом, что под Оденпе, что сейчас, после битвы под Юрьевом, когда работы прибавилось вчетверо. Шутка ли — более сотни раненых. Только у моих гвардейцев умерло от ран шестеро да столько же у стрельцов. Точнее, если добавить Огурца, получается семь. А точно таких же безнадежных в здании городской ратуши лежит еще не меньше десятка. И ведь мутило поначалу девчонку, но держалась стойко: накладывала мази, бинтовала, утешала, и хватало силы воли давить в себе эмоции.

Лишь раз, поднимаясь на второй этаж ратуши, я случайно услышал, как она буквально захлебывалась от рыданий. Ревела совсем по-детски: горько, безутешно, навзрыд. Крадучись, я неслышно попятился, вернувшись вниз. А когда буквально через десять минут проходил мимо раненых, увидел Галчонка подле них. На лице улыбка, хлопочет, что-то приговаривает, воркует. Полное впечатление, что я ошибся и ревела другая. Но заметно припухший кругленький носик малинового цвета предательски подсказывал, что именно его обладательница плакала совсем недавно.