Книга Подсолнухи - Василий Егорович Афонин

стал помогать, а и помощь его шибко-то не нужна была. Сенокосы повторялись ежегодно, но радость от сенокоса прошла вместе с юностью, молодостью, смертью родителей. Сенокос превращался в обыденную работу.

Но за огородом береговую поляну на десять — двенадцать копен Алена выкашивала сама всякое лето той литовкой, материной, которой когда-то и училась косить. Прокопий проверит, не хлябает ли полотно косы, ручка, отобьет литовку, наточит. Алена ра-ано встанет июльским утром, умоется, заплетет косу, наденет цветастый сарафан, босоножки и пройдет на берег, держа литовку на плече, как ходили издавна косари — мужчины, бабы ли.

Погонит прямо от городьбы первый ряд, и снова будет послушно ложиться в густой валок молодая свежая росистая трава, низко и ровно подрезанная литовкой, будут бить в лицо запахи, будет пригревать солнце непокрытую голову, руки, плечи, и забудется она на какое-то время, почувствует себя снова молодой, девятнадцатилетней, счастливой и свободной, и вдруг услышит за спиной глуховатый голос отца…

— Ген, как стог, не клонит ли куда?

— Бьет в самое небо.

— Ген, а помнишь, как плясали мы с тобой? На встрече, со службы ты вернулся. А я ведь понравилась тебе тогда, а, Ген? Ну сознайся, что понравилась, — голос Алены изменился, стал горловым. Она смотрела на парня, не переставая работать.

— А-а, — Генка покраснел, улыбаясь, — помню. Плясали мы здорово, а Прокопий Савельевич подыгрывал нам. Понравилась, я не скрываю, — он покраснел гуще, взглянул на Алену и засмеялся. — Такая женщина… любому понравится, не только мне. Ты знаешь, Алена Трофимовна, на кого похожа?

— Ну?

— На артистку одну, забыл фамилию. Есть артистка такая, во многих фильмах играет. В армии видел. Как увидел в первый раз — а, думаю, вылитая наша Алена Терехина. Давно хотел тебе сказать об этом.

— Что же она, красивая сильно, артистка эта?

— Да не то чтоб красивая. Они ведь… кому как, женщины. Разные по красоте, — Генка опять засмеялся. — Одному такая нравится, а другому этакая. Есть женщины, ну… лощеные, что ли, по-иному я сказать не могу. Их еще сладкими называют. Так такие мне и самому не нравятся. А артистка не красивая, то есть не лощеная, а просто милая очень. Крупная такая же, как и ты. И ходит так же, и лицо, и волосы иногда расчесывает по обе стороны головы, как и у тебя. Здорово схожи вы. Жалко, фамилию забыл.

— Да вспомнишь.

— Приходи во Вдовино, фильмы чуть ли не каждый день. Или приезжай — конь есть, телега. А то и в седле, верхом. Может, она будет играть, увидим. Хорошо бы тебе показать ее.

— Разве что на телеге…

— Когда плясали мы с тобой в тот вечер, поглядел я на тебя и вспомнил артистку. Вот, думаю, похожи люди, будто близнецы-сестры, только одна в Москве живет, в кино снимается, а вторая в Жирновке, телят пасет, траву косит. Жалко, что ты в кино не бываешь.

Алена смотрела сверху на рослого, набирающего уже мужскую силу парня, на развернутые плечи его, юношескую шею, длинные мускулистые руки, крепко и умело держащие вилы, на выгоревшие, почти белые, спадающие на лоб волосы, и вспомнила, как два года назад, осенью, по заморозкам уже, вернувшись со службы, пришел он к ним, Терехиным, приглашать в гости.

Подросший заметно за три года службы, раздавшийся в плечах, возмужалый Генка Шабрин стоял около дверей освещенной передней, а Алена и Прокопий с улыбкой смотрела на него. Здороваясь, Генка подал им руку, сначала Алене, потом Прокопию и тут же, надев снова перчатки, сделав серьезное лицо, выпрямившись, став еще более прямым, вскинув правую руку к краю сдвинутой на бровь бескозырки, сказал громко:

— Старшина второй статьи Геннадий Шабрин вернулся после окончания трехгодичной службы на русском флоте и приглашает к себе в гости сегодня в девятнадцать ноль-ноль, то есть в семь часов.

А сам такой ладный в матросской форме. Строгий черный бушлат на нем с медными пуговицами, широкие отутюженные брюки закрывают начищенные ботинки, бескозырка с якорями на ленточках, на руках перчатки кожаные тонкие. Не выдержав тона, рассмеялся Генка, и Алена с Прокопием рассмеялись.

— Прокопий Савельевич, гармонь возьмите, — попросил Генка. — Попоем, попляшем. Ребята вдовинские будут. Играть не разучились еще?

— Попытаюсь вспомнить, если и забыл, — улыбался Прокопий.

— Ну, я пошел тогда. Значит, не опаздывать. Мать пельмени готовит.

А гостей немного всего собралось — трое вдовинских девчонок, трое парней, товарищей Генки по школе. Да Алена с Прокопием, да Генка с матерью, всего десять человек. Сдвинули на середине горницы два стола, сели. Долго сидели, собрались — еще семи не было, а разошлись за полночь. Девчонок Алена к себе забрала ночевать, а ребята у Шабриных остались. На второй день часов с девяти до полудня — продолжение. Играл Прокопий отменно, как и в молодые годы, ничего не забыл, только петь уже не мог. Пели остальные, плясали. Плясали и по одному, и кругом, и кто с кем хотел, и на вызов, и на спор, кто кого перепляшет. И тетка Устинья плясала со всеми.

Генка в форме. Форменка на нем с откидным, в синих полосках воротником, тельняшка, волосы на лоб. Сам веселый, смеется…

— Теперь со мной плясать, Алена Трофимовна, — пригласил Генка, шагнув к порогу, снял с вешалки бескозырку, надел, сдвинув на бровь, концы ленточек зажал зубами, подмигнул Алене и прямо от порога пошел вприсядку под неумолкавшую гармонь. Не видела до армии пляшущего Генку Алена, а тут… Ох и плясали, каблуки только выстукивали. Раскинув руки, выбрасывая ноги из-под себя, ходит присядочно вокруг Алены, вдруг вскинется во весь рост, ударит ладонью о ладонь, и каблуками на одном месте, и плечами в лад гармони, и плечами. А потом угодили они за столом друг против друга, потянулся Генка чокаться к Алене, и та увидела, что смотрит Генка на нее уже другим взглядом, смотрит как на женщину. И страшно, и приятно стало ей. Сразу же засобирались они с Прокопием уходить домой, прощаться стали, девчонок звать к себе…

— Гена, как стог?

— А вот слезешь — полюбуешься. Довершивать начнем?

— Сколько сена наберется?

— Навильников шесть добрых. Подскребу вокруг, стог очешу слегка.

— Как раз и завершим.

— Голова не кружится на высоте?

— Разве это высота — восемнадцать копен.

— А помнишь, Тамара Споялова падала со стога?

— А-а, удачно упала, не ушиблась. Ген, скажи мне, что ты о жизни вообще думаешь? Простыми словами, доходчивыми.

— Не понял, Алена Трофимовна.

— Ну как жизнь сам понимаешь? Душой. Приходилось задумываться?

— Ну а как же. Наверное, Алена Трофимовна, каждый нормальный человек непременно задумывается. Кто он такой? Зачем родился? Для