Книга Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта. Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик - Игорь Талалаевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Брюсов — Нине. 27 июня/10 июля 1906. Висби.
.. Дней десять, как я уехал из Москвы, и за это время я не написал Тебе ни строчки… Но Ты понимаешь, почему ни строчки. Трудно, мучительно трудно писать, когда не можешь сказать ничего хорошего. А я все тот же — изнеможенный, безвольный и бессильный. Все более и более подчиняюсь я не своей воле, а другой, которая хочет распоряжаться мной. Ах, почему это не Твоя воля! Помнишь, уже давно, давно говорил я Тебе: будь старшей, будь властной, приказывай, я буду повиноваться… И мне все кажется, что я протягиваю к Тебе руки сквозь клетку, но прутья клетки становятся всё толще, ряды этих прутьев всё учащаются и Ты — всё дальше, всё дальше от меня!..
Нина! Нина! Нина! Я чувствую себя погибающим… Уже сколько месяцев ищу я — и во внешнем, и внутри себя — возможности жить и не нахожу. Я испытываю нечто подобное тому (хотя совсем по другим причинам), что Ты — полтора года назад. Я испытываю омертвение души, словно она — мертвая, а жив я без нее. Я вижу море, на которое когда-то мы смотрели с Тобой, на которое когда-то я смотрел детски-дерзким и глазами, и вспоминаю, и помню, какой жизнью, каким трепетом наполняло оно меня! Ведь оно не изменилось, ведь оно то же, мощное, великое, прекрасное, как в мою юность, как в дни юности мира: почему же нет этой юности, мощи и красоты во мне! Разве я не хочу быть молодым? разве я не хочу быть красивым? Но моя душа — бессилие, прах, тлен, переживание прошлого, отживание последних зеленых листочков. Но неужели же мне в жизни лежать упавшим деревом, над которым будут свиваться молодые лианы и разрастаться новые побеги?
Нина, прости, что я все говорю о себе. Что могу я сказать Тебе! Сказать, что я люблю Тебя, что лучшая часть души моей, последняя ее живая часть, отдана Тебе, что нет дня, что нет часа, когда бы я не думал о Тебе! Но Ты горько возразишь мне моими словами: любовь без дел мертва. И будешь права, и у меня не будет слов, чтоб сказать что-нибудь в ответ. У Тебя я могу вымаливать только милости, только снисхождения. Ты мне скажешь: доколе? Ах, не семь раз, а семью раз семьдесят… Прости мне, Нина, если можешь, прости мне мои слова, мои поступки. Сердце мое чисто перед Тобой, но я знаю, что сердца увидать невозможно. И одна моя просьба к Тебе, как всегда: верь, что мне плохо, очень плохо, что хорошо мне бывает и может быть только с Тобой.
Плачу, целую Твои руки, не смею смотреть на Тебя…
2/15 июля 1906. Висби.
…Мне здесь все вспоминается стих Бальмонта:
Воистину, все прошлое, даже недавнее, наши встречи, наши ласки, мне кажется далеким и невозможным сном. Словно я другой. Словно между этим мной и тем лежат долгие годы. Есть у К. Павловой[72] поэма (перевод из Шамиссо[73]), которую я Тебе читал однажды (она Тебе не понравилась). Там выброшенный на пустынный остров, после нескольких десятков лет жизни вне людей, вспоминает свою первую любовь, отдается счастливым видениям и вдруг прерывает их:
Что, если и наша любовь, воспоминаниями о которой я тешу себя, тоже уже лживая мечта, тоже уже лежит под могильной плитой! Как давно я ничего не знаю о Тебе. Быть может, Ты уже другая! Быть может, я, обращая к Тебе эти строки, обращаю их к призраку. Есть погасшие звезды, свет которых еще скользит в пространствах и еще кажется с нашей земли звездой. Не такая ли погасшая звезда Твоя любовь, та, которой я молюсь здесь, с моей темной земли. И не должно ли мне повторять стихи Фета:
6/19 июля 1906. Висби.
…Нина! Нина! нет никого на свете, кого бы я любил, кроме Тебя, кому бы я хотел говорить слова любви, к чьей руке я хотел бы прикасаться губами любви. Для меня нет в жизни другого счастья, как быть с Тобой, около Тебя, знать, ощущать, что Ты близко. И неужели Ты не знала, хотя мне стыдно было сказать это, что это море, что эти сосны — мне мучение; что каждая волна, каждый луч солнца отравляют меня воспоминанием о прошлом. Переживать что-либо без Тебя, хотя бы впечатления заката, для меня только боль. И все дни мои здесь большее, трижды, десять раз больше мучительство, чем то, на какое я иногда жаловался зимой. Ты спросишь меня, кто же присудил меня к этой тюрьме. У меня нет сейчас мужества написать те слова, из которых слагается ответ, хотя и знаю их уже, быть может. Чтобы разрешить завязанный узел наших жизней, мне надо было бы быть лучезарным Александром (Македонским. — И. Т.), сыном бога солнца, поднявшим меч в Гордии, а я — как это северное небо, вечно неуверенное над вечно неуверенным морем. Из тех жизней, которые задыхаются в этом гордиевом узле, мне предоставлено сделать счастливой лишь одну (хотя бы свою, но не две), а я обрекаю все их на мучения (и прежде всего — себя). Когда передо мной выбор двух жребиев, я непременно беру тот, который мучительнее для меня…
Дай мне жить надеждой, мечтой, верой! — Здесь мне часто (ах, слишком часто) снятся счастливые сны: проснусь — нет ничего, нет Тебя, чужбина, темное отчаянье. Что, если, проснувшись от ужаса этих дней, я не найду Тебя той, с которой я сейчас, которой пишу это письмо, Тебя Твоего письма! Страшно увидать Тебя иной, страшно. И так непривычно поверить в счастье. Дай мне его, потому что только в нем, быть может, еще бьют ключи живой воды, без которой я умираю.
Нина, Нина! Будь той, которую я люблю, чтоб я мог молиться Тебе, ублажать Тебя на коленях, простирать к Тебе руки, как сейчас пред этим бесстрастным морем и пред этим безответным небом. В пространство, к вечно пылающему солнцу, кричу: люблю Тебя! Падаю, умираю, убиваю Тебя и повторяю: я — Твой!..
21 июля / 3 августа 1906. Стокгольм.
…Никогда, никогда не изведать мне того, что я знал с Тобой и что вновь мне доступно лишь с Тобой…
Я не устану повторять, что вне Тебя для меня нет жизни. Все, что без Тебя, может быть чем хочешь, падением или подвигом, бездействием или творчеством, но всегда будет отречением от жизни. Потому что я люблю Тебя, только Тебя, и только люблю.
Не пишу больше, ибо почти одновременно с этим письмом буду в Москве… Мысль о том, что там Ты, кружит голову. Как увидать Тебя? Что я посмею сказать? Что отвечу? Как буду молчать? Хочется, увидав Тебя, стать на колени, положить голову Тебе на руки и не говорить, не спрашивать, не отвечать. Напиши мне в «Скорпион» (или скажи по телефону), что Ты хочешь. Можно ли нам встретиться, или нельзя, не должно. Ибо может быть не должно! Если Ты мне скажешь «нет», разве я посмею спорить, разве не будет это справедливо? Но скажи «да»! Нина! Нина! Еще и еще раз скажи «да», потому что у любви не может быть пределов, не может быть возмездий! Не ради меня, а ради своей любви, скажи «да»! — потому что я одного хочу: видеть
