Книга Великий Столыпин. "Не великие потрясения, а Великая Россия" - Сергей Степанов

Любопытно, что уже после покушения начальник охранного отделения продолжал нагромождать одну глупость на другую. Он арестовал барона Оргиса фон Рубенбурга, которого заметили вблизи царской ложи. Барон насилу доказал, что генерал-губернатор попросил его проследить за доставкой шампанского в царскую ложу. По распоряжению Кулябко были арестованы родственники Богрова, а также все без исключения лица, которые когда-либо упоминались в агентурных донесениях Аленского. Дальнейшее самоуправство было прекращено его отстранением от должности.

При таких руководителях катастрофа была неизбежной. Что же касается участия их в заговоре, то надо учитывать, что подобные обвинения предъявлялись многим чинам тайной полиции. Полковник Судейкин, как говорили, строил планы с помощью террористов превратиться чуть ли не в диктатора России. Жандармский генерал В.Д. Новицкий обвинял Зубатова в том, что он в угоду министру внутренних дел Плеве организовал покушение на его соперника по сердечным делам уфимского губернатора Богдановича. Сам Плеве якобы пал жертвой заговора со стороны заведующего заграничной агентурой П.И. Рачковского. Когда эсеры взорвали карету великого князя Сергея Александровича, товарищ министра внутренних дел Д.Ф. Трепов (третий из братьев Треповых) бросил слово «убийца» в лицо директору Департамента полиции Лопухину, который, как утверждали, не принял мер для охраны царского дяди. Генерала Герасимова подозревали в натравливании террориста на генерала Курлова. В этот же ряд мы должны поместить обвинения в том, что сам Курлов подготовил покушение на Столыпина. Все это, за исключением, быть может, авантюристических планов Судейкина, являлось досужим вымыслом.

Однако слухи возникали не на пустом месте. Действительно, в политической полиции, как и во всяком бюрократическом ведомстве, существовали противоборствующие группировки. Но если интриги в других ведомствах приводили всего-навсего к повышениям или понижениям чиновников, то в тайной полиции в силу специфики ее деятельности исход борьбы мог быть трагическим. Интриги и соперничество оказали косвенное воздействие на киевские события. Жандармы не направляли руку убийцы Столыпина, но их взаимная вражда и недоверие облегчили осуществление его плана. На это обратили внимание оба сенатора, расследовавшие обстоятельства покушения на премьер-министра. Трусевич подчеркивал, что начальник столичного охранного отделения фон Коттен утаил важную информацию в ответе на запрос из Киева. Между тем сведения о странном поведении Богрова в Петербурге, его склонности к игре с полицией могли бы натолкнуть киевских жандармов на мысль, что их бывший сотрудник уже не очень надежен. «Столь ненормальный характер сношений между должностными лицами, ведущими одно и то же дело, – заключал Трусевич, – представляется, по-видимому, результатом гонения Веригина и Спиридовича против фон Коттена, так как, по объяснению последнего, он знал, что всякое его сообщение будет использовано названными лицами при докладе во вред ему»[485].

В свою очередь подполковник Кулябко не рвался раскрывать карты перед враждебно настроенным к нему Департаментом полиции. Между тем чиновники департамента уверяли сенатора Шульгина, что материалов, сосредоточенных в центральной картотеке, с избытком хватило бы для изобличения Богрова: «Если бы о полученных от Богрова сведениях, касающихся прибытия террористов в Киев, начальником охранного отделения Кулябко, во исполнение означенных требований департамента, было бы своевременно доложено, то это донесение вызвало бы тотчас же тщательное ознакомление с деятельностью Богрова по имевшимся в особом отделе материалам и в результате Кулябко получил бы от департамента требование установить тщательное наблюдение за самим Богровым, так как имеющиеся о нем сведения в департаменте не внушали особого доверия к этому сотруднику»[486].

Убийство Председателя Совета министров Столыпина явилось результатом целого ряда просчетов, допущенных при организации охраны на киевских торжествах. Их можно назвать, с одной стороны, непреднамеренными, а с другой стороны, неизбежными. Неизбежными по той причине, что они вытекали из самой организации политического розыска в России. Розыск строился на секретной агентуре, завербованной из числа революционеров. Все осведомители испытывали постоянный психологический стресс, переживали депрессию и нервные срывы. Никто не мог до конца поручиться за их надежность, какие бы услуги они ни оказывали раньше. В контактах с секретными агентами всегда имелся фактор риска. Практически невозможно было определить момент, когда осведомитель решился расквитаться с жандармами. Полицейские анналы полны историями об агентах, изменивших после нескольких недель, месяцев или, как в случае с Богровым-Аленским, нескольких лет верной службы.

Агент, взявшийся реабилитировать себя террористическим актом, стремился нанести противнику максимально тяжелый урон. Дегаев предлагал себя для подготовки покушения на великих князей и министров, Рысс выбрал жертвой директора Департамента полиции, Петров задумал уничтожить высокопоставленных чиновников Министерства внутренних дел. Только Богрову удалось полностью реализовать намеченный им план. Вряд ли он был умнее или изворотливее своих предшественников. Он обманул охрану, которую возглавляли люди, сделавшие карьеру благодаря придворным интригам и протекции. Они никогда не имели или успели растерять профессиональные качества, не выполняли элементарных правил, поскольку в атмосфере кумовства и взаимных услуг им прощались любые ошибки. Тщательно спланированного заговора против Столыпина не было. Он пал жертвой другого, более страшного заговора, который обессилил монархию и через несколько лет привел ее к краху. То был заговор посредственности и некомпетентности.

Заключение

Столыпин глазами потомков

Гибель П.А. Столыпина в результате покушения вызвала всплеск интереса к его личности и политике. Журналист «Нового времени» М.О. Меньшиков цинично, но метко подметил, что трагическая смерть обессмертила имя главы правительства: «Выздоровевший от раны П.А. Столыпин, всего вероятнее, удалился бы, как предполагалось еще до покушения, с верхов политики, занял бы пост наместника на Кавказе или посла… Если так, то ему угрожало постепенное забвение. Теперь же «он начинает жить» и «входит в основной капитал нации»[487]. Философ И.А. Ильин после смерти Столыпина считал, что «государственное дело Столыпина не умерло, оно живо, и ему предстоит возродиться в России и возродить Россию».

Публицист и религиозный мыслитель В.В. Розанов отмечал нравственную силу погибшего: «Революция при нем стала одолеваться морально, и одолеваться в мнении и сознании всего общества, массы его, вне «партий». И достигнуто было это не искусством его, а тем, что он был вполне порядочный человек. Притом – всем видно и для всякого бесспорно. Этим одним. Вся революция, без «привходящих ингредиентов», стояла и стоит на одном главном корне, который, может, и мифичен, но в этот миф все веровали: что в России нет и не может быть честного правительства; что правительство есть клика подобравшихся друг к другу господ, которая обирает и разоряет общество в личных интересах»[488].