Книга Адмирал Ее Величества России - Павел Нахимов

Под самым жестоким артиллерийским огнем и вообще в минуты решительные в жизни человека он удивляет окружающих своим хладнокровием и спокойствием. Такие исключительные достоинства и характер этого офицера заставили меня просить по начальству об исходатайствовании ему всемилостивейшего прощения государя императора и о возвращении прежнего чина капитан-лейтенанта. Но высочайшим приказом от 6 числа апреля он произведен в лейтенанты.

За деятельное участие и самоотвержение г. Ш[кота] при втором бомбардировании Севастополя, я вновь вошел с представлением о возвращении ему чина капитан-лейтенанта и старшинства со сверстниками, а также просил постигшее его несчастие не считать препятствием к наградам. Его сиятельство главнокомандующий затрудняется беспокоить государя императора повторением недавней просьбы.

Ваше императорское высочество!

Вы знаете лучше чем кто-нибудь цену хорошего капитана и, смею думать, вполне разделяете мнение одного знаменитого адмирала, доносившего своему правительству, что в потере судна легко утешиться, а потеря достойного капитана есть потеря государственная, и потому оправдаете мою настойчивость, с которой я решаюсь преследовать эту мысль; я осмеливаюсь беспокоить вас почтительнейшей просьбой обратить на нее милостивое внимание ваше.

С глубочайшим высокопочитанием и искренней преданностию имею честь быть вашего императорского высочества покорнейший слуга

Павел Нахимов»

…В дополнение переписки адмирала Нахимова по этому предмету укажу еще на письмо его от 31 мая главнокомандующему Южной армией и сухопутными и морскими силами в Крыму, его сиятельству князю Горчакову.

«Состоящий при мне 40-го флотского экипажа лейтенант Ш[кот] при последнем бомбардировании был контужен в ногу; несмотря на то, что последствия контузии требуют продолжительного лечения в постели, он почти целые сутки оставался деятельным и неутомимым исполнителем различных поручений и даже не дал мне заметить случившегося с ним несчастья, хотя не только имел полное право, но должен был требовать удаления в госпиталь; такое доблестное самоотвержение этого офицера обязывает меня обратить внимание вашего сиятельства на него и просить о награждении его орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом.

Адмирал Нахимов».

Это представление пошло в Петербург, и награда получена мною уже по кончине Павла Степановича. Но не столько награды, полученные мною по его представлению, до́роги мне, как его обо мне отзывы; свидетельство такого человека как Нахимов, вот чем я горжусь, как лучшей наградой всей моей службы. Что́ в несправедливости других, когда Павел Степанович так обо мне отзывается!

Ш.

Из биографического очерка о П. С. Нахимове, написанного капитаном 1-го ранга А. Б. Асланбеговым

В 12-й тетради «Русского архива» 1867 года явилась анонимная статья под заглавием «Из записок севастопольца», которая отозвалась тяжелым, болезненным чувством не только морякам бывшего Черноморского флота и их балтийским товарищам, не только героям-защитникам всех родов оружия бессмертной обороны Севастополя, но, я вполне убежден, и всем русским, любящим свою Родину и чтущим память великих имен, снискавших заслуженную славу, признательность Отечества и справедливое уважение врагов.

Об этой статье все громко заговорили, начиная от высших государственных сановников, во всех слоях петербургского общества, пораженные неожиданностью и новизною рассказа.

Автор этой статьи с невыразимою злобою, с непонятною желчью, которыми пропитано каждое его слово, под благовидным предлогом исторической правды, задался недостойною целью: поколебать в соотечественниках ту дань удивления и восторга к великим сподвижникам беспримерных в военных летописях подвигов, тех доблестных подвигов, которые самые враги достойно оценили, и как в этой статье он особенно извратил, изуродовал личность глубоко чтимого всеми адмирала Павла Степановича Нахимова и так как вымысел его мы, сослуживцы, более и ближе других знавшие адмирала, не можем иначе принять как за пасквиль иили карикатуру, то я, посвятив мой ответ памяти падшего героя Наварина, Синопа и Севастополя, постараюсь все мои слова доказать фактами и ссылками.

…Корвет «Наварин», фрегат «Паллада», корабль «Силистрия» были постоянно теми образцами, на которые все указывали и к которым все стремились. Я спрошу всех сотоварищей, служивших в то время в Черном море, кто из них, встретясь в море с кораблем «Силистрия» и входя на рейд, где он красовался, не осматривал себя с ног до головы, чтобы показаться в возможно лучшем, безукоризненном виде зоркому капитану «Силистрии», от которого не скроется ни один шаг, ни малейший недостаток, так точно, как и лихое управление? Одобрение его считалось наградою, которую каждый старался заслуживать, – так было велико нравственное влияние этого человека.

Он имел особенный дар приохотить к морскому делу, внушить энергию и любовь к службе как своим примером, своим постоянным сосредоточенным вниманием, так и своими всегда интересными рассказами о том, как это делалось на «Крейсере» и на «Азове», что говорил и как думал Михаил Петрович Лазарев в том и в другом случае, как бы забывая, из врожденной ему скромности и глубокого уважения к наставнику своему, что «Наварин», «Паллада» и «Силистрия» были вполне новыми авторитетами и примером для подражания. Он постоянно всецело принадлежал своей профессии.

Выходит ли эскадра или даже отдельный корабль из гавани, идет ли в гавань, возвращается ли с моря или снимается с якоря, – вы увидите Павла Степановича на Графской пристани с его неизменною трубою. Скажу более: всякая шлюпка, катающаяся по рейду под парусами, была им замечаема, и, несмотря на то, что за малейшее упущение при удобном случае молодежь подвергалась его замечаниям, она его обожала, потому что всякий морской офицер, сколько-нибудь обративший на себя его внимание своею привязанностью к службе, мог вполне рассчитывать на его готовность научить, облегчить, заступиться, ходатайствовать, на его всегда протянутую руку помощи и даже на его кошелек.

Радушие и гостеприимство его были известны всякому. Изысканная чистота и порядок были на корабле и в квартире; сердечная доброта, прямодушие были написаны на его открытом, благородном лице. Внимание его к своим ближайшим подчиненным офицерам и матросам 41-го экипажа было неисчерпаемо. Он следил за ними не только в Севастополе, но и на Кавказе и за границею. Они могли обращаться к нему, как к родному отцу.

Не понятно ли после всего мною сказанного (что, опять повторяю, подтвердят все оставшиеся в живых моряки Черного и Балтийского морей), не понятно ли, что эта честная, благородная, бескорыстная личность, что это доброе, великодушное, золотое сердце, что эта искренняя, безграничная любовь к своему делу – весьма скоро привлекли к нему сослуживцев, готовых с ним идти в огонь и в воду. Во всем Черноморском флоте не было ни одного матроса, который бы не знал, если не лично, то понаслышке, и не любил, хотя бы и заочно, капитана «Силистрии», Павла Степановича Нахимова. Никто не умел так понимать их нужды, так говорить с ними, и потому они были слепо ему преданы.