Книга Ты следующий - Любомир Левчев

— Я доктор. Не спорьте с ним. Он будет все реже и реже появляться здесь.

Так я и груз ответственности остались наедине.

ОФ — Отечественный фронт? Все меньше оставалось тех, кто помнил первоначальный смысл и силу этого политического иероглифа. Куда исчезли внезапно появившиеся 9 сентября 1944 года возбужденные и на удивление целеустремленные люди, которые принесли на красных лентах, на плакатах и знаменах эту странную аббревиатуру — ОФ? Сегодня старая формула, согласно которой Отечественный фронт должен из организации стать движением, а из движения — организацией, означала, что он должен возникнуть, когда в нем появится нужда. А пока такой нужды не было, ему не стоило вмешиваться в политическую жизнь, потому что со всеми своими злопамятными слонами он мог явить собой неприятную ретроградную силу.

— Мы — это община с исчезающими функциями! — шутил бай Ангел Цветков, секретарь по организационным вопросам, лучезарный и очень земной человек, агроном по профессии, человек с большим партийным опытом и вольный духом.

Никто, кроме него, не помогал мне с таким бескорыстием на коварном политическом поприще. Вдобавок с ним можно было сыграть в теннис или сходить на охоту.

А в Отечественном фронте мне приходилось работать и с такими людьми, перед которыми дрожали даже нынешние начальники. Например, с Раденко Видинским. Бывший командир партизанского отряда, а нынче — мрачная тень в низине. Я говорил с ним, чтобы понять, чем он так огорчен.

— Социализм не развивается, как надо, Любомир. Человек мельчает…

В его голосе слышались интонации бывшего учителя.

— Что ты имеешь в виду?

— Куда сознательность подевалась, я тебя спрашиваю? Вот на нашем последнем съезде мы купили красные гвоздики и стали раздавать их делегатам. За просто так. Ну раз тебя выбрали делегатом, ты что, сам себе не можешь гвоздику купить? Это же на народные гроши! Но кто думает сейчас о народных грошах?

— Ну, бай Раденко, ты не можешь требовать от всех быть такими идеалистами, как вы тогда, в партизанские времена…

— Знаешь что, Левчев, и в наше время были гнилые людишки, но мы их терпеть не могли. А сейчас терпим. Вот что я тебе расскажу. Приближалось 9 сентября. Мы уже знали, что назавтра захватим власть. И мы спросили своих в землянке: «Скажите, чего бы вы хотели в первую очередь, когда власть уже будет нашей?» И что, ты думаешь, услышал я от некоторых? Бойка — ты ее знаешь как Марию Захариеву — ответила: «Я, товарищ Видинский, лягу дома и наконец высплюсь». А я ей и говорю: «Бойка, спи сейчас сколько влезет, потому что когда мы будем у власти, на тебя столько работы навалится, что даже вздремнуть будет некогда!» Или вот шофер у нас один был, так он мне выдал: «А я, когда власть будет нашей, хочу „фиат“ водить. Очень мне „фиат“ хочется!» Я аж подпрыгнул: «Это что же, твой идеал, да?! Водить „фиат“?! Ну-ка снимай ружье и катись отсюда!»

— Да подожди ты, бай Раденко, чего раскипятился? — влезаю я в его рассказ.

Но он никак не успокоится:

— Никаких подожди. С такими только так и надо!

Исторические старцы любили спорить со мной. Я знал, какая дикая ненависть воодушевляла их в политике. Но чувствовал, что со мной они шумят по-доброму. Возможно, их шокировали мои поэтические выдумки (например, я предлагал переплавить гильзы от снарядов в барельефы с портретом Левского и отметить ими все двери, за которыми он находил убежище). А может, они просто искали общения. Мне вспоминается один из старичков, который всегда заканчивал словами:

— Левчев, Левчев, ну что ты знаешь?! Разве тебе известно, что значит захватить власть кровью?!

И уходил, оставляя меня в муравейнике мурашек.

Но слоны, даже разъяренные, далеко не самые опасные животные. И даже пантеры не так страшны. В ОФ доживали свои дни и те существа, которые казались самой скромностью (а по существу были пираньями). Именно они в былые времена раздавали ставшие знаменитыми карточки ОФ, без которых нельзя было купить ни хлеба, ни обуви, без которых нельзя было поступить в университет. Со времен этих страшных «документов» осталась одна поэтическая эпиграмма:

– Ламару дядя Ламар! — один ослик сказал. — Одна у нас с тобой муза, но ты же член Союза. Если и случится у тебя прокольчик, главное, что дали тебе талончик.

Все это стало уже историей. Теперь ОФ предстояло стать всенародным символом демократии. А главным практическим выражением этого прекрасного символа стал сбор вторсырья, макулатуры и всякого мусора, напоминающий о ленинских «полезных идиотах».

Так что же я мог сделать в долине слонов? Изменить их ход мысли? Изменить жизнь джунглей? Неужели моя задача была настолько безумно-романтичной? Все эти старые, но еще действующие революционные персонажи наверняка сильно изменили мой собственный образ мыслей, но сам я повлиял на них едва ли. И поскольку я все еще находился в этой долине, мне оставалось только адаптировать старый анекдот к создавшейся ситуации: «Может ли слон надорваться? Да, если он постарается поднять уровень деятельности Отечественного фронта». А для всех остальных — для тысячи таких же наивных, как я, — я оказался чем-то бесполезно-иллюзорным, вроде консультанта в газете «Народна младеж», который должен был отвечать на графоманские письма, потому что vox populi, vox dei.

Вскоре после моего избрания на съезде Тодор Живков пригласил меня на семейный обед в старую партийную резиденцию на Витоше. Я был с Дорой, Живков с Людмилой, пришел еще Иван Славков, а вот Мара Малеева была уже безнадежно больна. Блюда оказались легкими, а если бы не Иван, то мы обошлись бы и без выпивки. Я ожидал, что этот первый разговор прояснит что-то.

Я был напряжен, возможно — даже смешон. Живков говорил мало и непринужденно, как если бы мы просто болтали, но я знал, что он ничего не говорит просто так и наблюдает за всеми. Когда же я его наконец спросил, каковы мои задачи в Отечественном фронте, он ответил без всякого пафоса, что надеется, что я смогу внести побольше культуры в эту закостенелую систему. «Уничтожь шаблоны. Ты делаешь это, даже сам того не желая. Придай им немного уверенности в себе. Говорят, этого добра у тебя хватает. Когда немного вникнешь в проблематику, мы с тобой вернемся к нашему разговору». Мне показалось, что осталась некая недоговоренность, что-то такое, что ускользнуло в солнечную тишину гор. И это чувство не покидало меня многие годы. Возможно, мы приучены литературой (или же своей собственной душой), что все должно быть мотивировано судьбою…

Моя последняя встреча (не буду вмешиваться в Божий промысел!) с Тодором Живковым состоялась спустя 22 года.

Когда фонд Фернандо Риело удостоил меня всемирной награды за мистическую поэзию, я получил два неожиданных поздравления: от царя Симеона II — изгнанника — и от Тодора Живкова, бывшего генсека, сидящего под домашним арестом у подножия Витоши. «Из газет я узнал о том, что Вы получили награду. Меня особенно радует, что литературная премия стала поводом для того, чтобы о Болгарии заговорили в положительном контексте…» — писал мне царь. А Тодор Живков… На одном мероприятии журналистка Невена Шевалиева, которая работала над его мемуарами, передала мне устные поздравления и добавила, словно бы от себя: