Книга Страсти по Митрофану - Наталия Терентьева

Эля слушала, кивала и набирала сообщение:

Больше не пиши мне.

Нет, это слишком слабо. Надо написать так, чтобы Митя понял, что это конец. Не надо ее трогать, не надо лезть. Она не будет с ним после такого предательства.

Митя, ты мне не нужен. Я тебя не люблю.

Да, вот так. Это правильные слова. Эля некоторое время помедлила и отправила сообщение.

Митя молчал несколько минут, потом написал:

Я подойду сегодня вечером к твоему дому, выйди на минутку.

Ты хочешь меня убить?

Нет, я хочу на тебя посмотреть. В последний раз.

Ахахах! Какая романтика. Хорошо, я выйду. В половине девятого.

– Эля, ты меня слушаешь? Ты с ним переписывалась?

– А? Нет, мне наша классная писала…

– Зря ты так. Покажи мне вашу переписку.

Эля с сомнением протянула Никите телефон.

– Я думаю, такой псих может и убить. Хочешь, я буду с тобой?

Эля посмотрела на Никиту. Это будет хорошая месть Мите за предательство, за Тосю, за то, сколько она плакала этим летом, за все.

– Хорошо, Никит, конечно, спасибо. Вместе к нему выйдем. Хочешь, поехали к нам, папа образец царского хлеба привезет, попробуешь как раз.

– Вот почему ты от обеда отказалась! – засмеялся Никита. – Ну, поехали! А то все говорила «лавочка», «лавочка», я думал, у вас маленькая пекарня, а тут гляди ж ты – целая мануфактура.

– Это меняет дело, правда, Никит? – прищурилась Эля. – И красивая, да и с приданым…

– Ты злая такая стала… В июне ты была совсем другая. Вот какой вред от этого никчемного мальчишки. – Никита погладил ее по руке, забирая пальто из гардероба. – Но это все поправимо. Немножко золота, шоколада, верности… И это точно пройдет. Да?

– Не знаю, – пожала плечами Эля. – Я шоколад не люблю. Как-то к сладкому вообще остыла. Родителям моим предложи, они поесть любят, найдете общий язык.

Никита, посмеиваясь и покачивая головой, открыл Эле дверь. Два высоких кавказца с восхищением проводили ее глазами, цокнули языками, показали большой палец Никите.

– А то! – ответил Никита. – Так что пусть девушка говорит что хочет. Временно кусачая – это не страшная, не кривоногая. Разница есть, правда, Эль?

– Ты что-то сказал? – Эля обернулась к своему другу. – Нет? Мне показалось, значит…

Федор с Ларисой занеслись домой на сорок минут, привезли царский хлеб и еще много разных булок, батонов, плюшек, пирожных – свежих, ароматных, аппетитных.

– Пап, мам, куда столько? – удивилась Эля.

– Так гости же! – весело ответил Федор. – Ну, знакомь. – Отец, потирая руки, вышел в большую гостиную.

– Не понимаю причин такого бурного веселья, пап, – пожала плечами Эля. – Тем более вы знакомы уже.

– А теперь ты представь, как положено! Мать еще не знакома с Никитой Олеговичем…

– Ах, Олеговичем!.. – Эля покачала головой. Ловко Никита обработал ее такого ревнивого и подозрительного отца.

Никита поздоровался с родителями дружелюбно и сдержанно, Ларисе поцеловал руку, подарил букет и вообще вел себя очень скромно. Попробовал царский хлеб, высоко оценил его, подмигнув Эле, но к ней не подходил, рядом не садился. Федор успокоился окончательно, всерьез поговорил с Никитой о трех фестивалях, на которые может поехать Эля, о Никитиных планах на будущее.

– Как у тебя с семейным положением? – между прочим осведомился Федор. – В смысле…

– У меня отец. Мы живем вместе, у нас еще две большие собаки. Мама давно уехала в Канаду. У нее другая семья.

Эля удивленно взглянула на Никиту. Вот это да. Она даже не спрашивала, ей было неинтересно, она была поглощена своими собственными переживаниями. Да ей и сейчас неинтересно, и все время, пока она с Никитой, а особенно когда он пришел в гости, ее не оставляет чувство ужасного, бесстыдного вранья. Эля напряженно взглянула на часы. Двадцать пять минут десятого.

– Пап, мам, я пойду с Бубой прогуляюсь… – небрежно сказала Эля.

– Я с тобой, – тут же встал Никита.

– Да и мы побежали, ты уж извини. – Федор, который сразу же перешел с Никитой на «ты», протянул ему руку. – Линия новая, нужен глаз да глаз…

– Ночью? – удивился Никита.

– Так ночная смена самая ненадежная! К утру же хлеб печем, не останавливаемся.

– Почему другие капиталисты девять месяцев в году живут на островах и оттуда поглядывают за своим делом? – спросила Эля.

– Не знаю, дочка, – засмеялся Федор. – Дело у них явно другое какое-то. Ты уж прости нас. Никита, видишь, дочь у нас заброшена, так что ей забота и ласка не помешают. Участие, внимание…

– Ну, ты даешь, папа! – Эля замерла с щенком на руках. – Заботливый отец, молодец! Куда же твоя ревность подевалась? Ты сплавить меня хочешь, да? Всех денег никак не заработаешь?

– Дочка, ну зачем ты так…

– Да не зачем, папа! Кому все ваши деньги нужны? Куда столько? Вот ты сколько булок можешь съесть за раз? Я – одну.

– Дочка, дочка… – заторопился Федор, на взволнованные голоса вышла и Лариса, переодевшаяся и готовая выезжать.

– Элечка… Ну ты другая, мы и не настаиваем, чтобы ты этим же занималась…

– Ага, я – эскимос!

– Почему эскимос? – засмеялся Никита.

– Эскимосы хлеба не пекут! – ответила Эля.

Родители стали переглядываться, смеяться, совершенно не обижаясь на Элин резкий тон.

– Да ну вас!.. – Эля, не оглядываясь, вышла, за ней поспешил Никита, жестами успокаивая ее родителей, мол, пока она с ним, все будет в порядке.

В маленьком скверике, примыкавшем к их закрытому двору, Эля обернулась. Мити нигде не было видно. Эля спустила собаку.

– Здесь можно гулять с собакой? – удивился Никита. – Прямо так вот?

– У нас все можно, – пожала плечами Эля. – Ты просто забыл. Ты давно, кстати, уехал?