Книга Стратегии гениальных мужчин - Валентин Бадрак

Но даже сам факт того, как быстро распалась великая империя Александра после его смерти, является самым ярким свидетельством того, что среди современников ему не было равных по силе воли и духа, упорству и гибкости в решении задач и достижении целей.

Михаил Ломоносов

«Мужеству и бодрости человеческого духа и проницательству смысла последний предел еще не поставлен».

Михаил Ломоносов

«Ломоносову по необъятности его интересов принадлежит одно из самых видных мест в культурной истории человечества. Даже Леонардо да Винчи, Лейбниц, Франклин и Гете более специальны и сосредоточены…»

Акад. С. Вавилов

Тотчас после получения официального места в Академии наук Ломоносов начал развивать просто фееричную деятельность. Теперь уже отсутствовали конъюнктурные препоны для развития творческой мысли, всегда создаваемые в угоду охранителей иерархических лестниц и общественно-государственной морали. И хотя сохранилась личная неприязнь к нему администраторов, ничто уже не мешало активно действовать. Словно огнивом, он высекал искры все новых и новых идей: внес предложение о создании первой в государстве химической лаборатории, начал читать публичные лекции, предложил уникальный проект создания и производства цветного стекла.

Начинающий ученый академии понимал, что в условиях жестоких ограничений и общепринятых в государстве правил игры, отнюдь не способствующих росту авторитета отечественной научной школы, его может вынести лишь волна публичности, поскольку он уже чувствовал в себе необходимые для крупной заявки силы и знания. Уже в силу наличия последних и даже при отсутствии чрезмерного честолюбия человек сообразно своей природе должен предпринимать активные шаги; имея же высокий уровень рационального эгоизма и заоблачные амбиции, Ломоносов не мог сидеть сложа руки и дня. Какая-то непреодолимая внутренняя сила толкала его к новым публичным действиям, причем часто далеко не родственным по сути, что требовало гигантских усилий по приобретению базовых знаний в каждой из областей, к которым обращался ученый. Скорее всего, психологических причин такой активности было несколько. Главная, без сомнения, связана с детством и происхождением: его рывковые волнообразные усилия были сродни маниакальным попыткам наверстать упущенное в детстве и, начавшись с того возраста, когда он впервые осознал свое несуразное положение и слишком туманные перспективы, продолжались в течение всей жизни. Вторым чувством, которое гнало его в дебри знаний, был страх. Страх, что не слишком впечатляющие академические успехи могут положить конец его жизненной стратегии ученого. Поэтому Ломоносов всеми фибрами своей в высшей степени терпеливой души стремился не столько обогнать коллег-ученых, сколько успеть сказать в науке и в области государственности что-то чрезвычайно важное, настолько серьезное, чтобы ничто не могло уже помешать реализации его эгоцентричной идеи – влияния на становление русской науки. Поэтому нет ничего необычного в том, что он крайне щепетильно подошел к вопросам маркетинга собственной личности, популяризации своих идей и усилий. Надо сказать, в этом Михаил Ломоносов весьма преуспел, создав к концу жизни вокруг своего имени ореол действия, причем действия во имя государства.

Что касается жизненной стратегии, он принял решение – делом его жизни должны стать серии исследований в таких прикладных областях, как химия, физика и литература. На фоне становления русской науки такая деятельность, по идее, неминуемо вынесла бы его на гребень успеха, что должно было найти выражение не только в признании его, ломоносовского, вклада, но и в появлении национальной научной школы и привлечении к ней широких слоев одаренной и просто жаждущей знаний молодежи. Неизвестно, на каком этапе своей деятельности ученый начал связывать ее с развитием самого государства, а себя относить к реформаторам державы в научной сфере, но когда он сумел осуществить такую привязку, результаты не только превзошли все ожидания, но оказались просто сногсшибательными. Именно этот дальновидный шаг Ломоносова, выражавшийся в ориентации на государственную позицию и тесную связь своих действий с государственной политикой в области науки (а также настойчивыми напоминаниями об этом), обусловил историческое величие его работ. Конечно, с оговоркой, что его работы были действительно новаторскими, грандиозными и ослепляющими для полуграмотной элиты империи.

С момента получения официальной должности в академии активность Ломоносова в самых различных сферах начинает возрастать с умопомрачительной динамичностью – он в немыслимо короткий срок из осмелевшего, но нетерпеливого исследователя превращается в блистательного ученого с именем и влиянием в светском обществе. Он еще мирится с выполнением третьесортных сомнительных работ «по поручению», но движется по большей части самостоятельно, как четко отлаженные часы, то и дело представляя на суд общественности красиво оформленные и еще совершенно неслыханные на русской земле идеи – однажды оценив роль публичности, Ломоносов уже до конца дней не изменял этой привычке.

Правда, природная прямота не однажды губила нового работника академии: наивно веря в справедливость Истины, он втянулся в открытую борьбу со зловредной для науки (а значит, стоящей на пути его возвышенной цели) академической камарильей и, не умея играть в грязные подковерные игры, в результате даже оказался на какое-то время под арестом. Временное отлучение от любимой работы оказалось хорошей встряской – Ломоносов вдруг осознал, что так можно себя полностью бездарно растратить себя на бессмысленную борьбу с теми, у кого нет ни жизненной цели, ни идей, но кто главным делом жизни видит либо стяжательство, либо приближение к императорскому двору ради сотворения из себя исторического монумента, отказываясь замечать, что вместо бронзы выбрано папье-маше. А времени так мало! И он твердо дал себе слово никогда не отвлекаться от самого важного – от приближения к цели. Ради получения возможности продолжать борьбу ученый даже пожертвовал самолюбием, ловко разыграв сцену прелюдного покаяния на академическом собрании, чтобы с новыми силами взяться за свою тяжелеющую ношу.

Будучи обладателями чудесных сгустков воли и энергии, дети Победы не раз демонстрировали безупречную гибкость для временного приспособления к миру, чтобы потом, обретя новые силы, приспособить этот мир к себе. Ломоносов временно обрел недостающее ему спокойствие истинного мыслителя, не оглядывающегося на несущественное. Временное, потому что, к сожалению, он не сумел выдержать стратегическую линию спокойствия и гибкости в общении с окружением, так часто ненавидевшим его за самоотверженность в работе и преданность до мозга костей Науке. Науке как системе знаний, а не как способу зарабатывания денег и положения в обществе.

Ломоносов продолжает развивать направления, которые кажутся ему наиболее важными для развития науки: работает над решением проблем, связанных с упругостью воздуха, действием растворителей на различные вещества, свойствами металлов, вплотную подходит к «кинетической теории» и создает «Краткое руководство к риторике».

Наконец, после того как ученый явственно осознал, что его дело не будет продвигаться отдельно от официоза и получения формальных званий, – так уж устроен мир, – он незамедлительно начал просить и требовать оценить свои заслуги перед наукой и присвоить ему (в случае положительной оценки) звание профессора. После долгой тяжбы и подковерных игр со старыми недругами, искусство которых он поневоле начал осваивать, Ломоносов был удостоен такой чести. К слову, он и Тредиаковский стали первыми двумя русскими профессорами, получившими это звание в стенах основанной двадцать два года до этого Академии наук. Более того, Ломоносов получил кафедру химии при академии, поскольку занимающий эту должность профессор-ботаник справедливо освободил свое место в пользу начинающего искриться светила науки. В связи с получением профессорского звания произошло еще одно важное событие: главный оппонент Ломоносова Шумахер, желая опорочить рвущегося к научной славе молодого коллегу, отправил две его диссертации для публичной оценки в Берлин наиболее весомым мировым авторитетам; ответ же признанных европейских светил неожиданно содержал восторженные отклики о работах нового русского гения науки. Когда это событие было предано гласности – не без усилий самого Ломоносова, – его статус резко изменился даже в глазах заносчивых недругов и он наконец приобрел настоящую значимость в стенах своего научного заведения. Да и другие академики почувствовали в напористом и порой упрямом ученом объединительную для русской науки силу и начали больше и, главное, открыто выказывать ему поддержку.