Книга Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

– Ты заблуждаешься, замполит, ты очень сильно заблуждаешься. Нельзя быть на войне и при этом чувствовать себя порядочным. Если кругом дерьмо и в прямом, и в переносном смысле, если на твоих глазах люди превращаются в рваные куски мяса, как ты можешь остаться сторонним наблюдателем, быть непричастным, порядочным? Кто вместо тебя пройдет чистилище? И кто ты есть сам? Или ты считаешь, что каждый тридцатитрехкилограммовый снаряд из пушки – это гуманитарный груз, помощь соседям, афганским братьям? Нет, каждый снаряд – это конец чьей-то жизни, но когда последний раз ты думал об этом? Тебе наплевать, мол, это не я стреляю, это не мое. А тот солдат, который спускает затвор, тоже считает, что он ни при чем. Ему дали угловые величины, он их ввел в прицел и… И все. А старший офицер на батарее тоже ни при чем, он нашел цель на карте, высчитал координаты и… А командир дивизиона? Он назначил эту цель, потому что, по данным разведки, в этом квадрате обнаружена группа вооруженных людей. Просто люди. Без имени, без пола, без возраста, без религии и народности и, может быть, даже не душманы. А командир полка? Это же он отправлял разведку и ставил задачу артиллеристам. И снаряд пошел. Через тридцать километров он взорвется в центре кишлака, на тропе, среди дувалов и виноградников. И ты ни при чем?! Да? И я ни при чем?! Кто же тогда при чем… Не смотри на меня так, будто ты – партийная совесть. У меня тоже есть совесть, своя.

– Иван Васильевич, – Добродеев оторопел от всего услышанного, – а ты когда про бумажную пыль говорил, это про меня?

На очередную блокировку машины шестой роты отправились под командованием Шустова. Личный состав и техника остались те же, больших изменений в боевой приказ на выход подразделения вносить не пришлось. Васильев из-за проснувшейся нелюбви к Олексюку поставил в замыкание другую машину и сам перебрался на нее: такая работа у техника роты – всегда прикрывать тыл.

Шустов, склонный к напористым движениям, любил ощущать дрожь машины, любил, чтобы ветер бил в лицо. В такие минуты внутренняя предубежденность, что что-то неминуемо должно произойти, отступала на задний план, ослабевала или совсем забывалась. Движение лечит. Оттого ли, что сердце поет в ритм мотору, оттого ли, что человек когда-то был птицей. Когда сзади с треском рвануло и дорога окуталась волнами густой серой пыли, он резко выпрямился в башенном люке, боясь оглянуться и посмотреть назад, что там, за спиной, где только что прошелестели гусеницы его БМП. Мина! Он не усомнился ни на секунду, но раньше «духи» не позволяли себе минировать дорогу так близко от Рухи.

На кой черт мне все это надо? Последняя блокировка и вот так… Твою мать…

– Никому не подходить! – Шустов орал бегущему с другого конца колонны Васильеву и солдатам, озирающимся в нерешительности по сторонам. – Мины!

Развернутая взрывом тяжелая машина стояла поперек дороги. Слева у нее отсутствовали четвертый и пятый катки и балансиры, на которых они крепились, на их месте и дальше, на днище, сквозь оседающую пыль просматривалась большая, в треть корпуса, вмятина в броневых листах, лопнувшие и разодранные сварные швы, из которых вытекало смешанное с маслом топливо. Разбитая гусеничная лента безжизненно волнами лежала сзади кормы машины. Башня, вырванная «с мясом», как забытая деталь от гигантского конструктора, валялась ниже дороги, в прибрежных валунах начинкой вверх, вокруг нее россыпью и в кусках снарядной ленты лежали боеприпасы. Осторожно, словно боясь обжечься, еще больше боясь увидеть человеческие останки, командир взвода взобрался на корпус машины, бросил беглый взгляд в дымящиеся проемы и щели. Огня не было, в открытых люках не было и обоих членов экипажа, наводчика и механика. По разбитой панели приборов стекали капли не успевшей свернуться крови, на выступающем кронштейне люка покачивался лоскут куртки механика. После такого взрыва экипажа здесь быть и не могло. Шустов соскочил с машины в гусеничный след.

– Нет их.

– Олексюк, – тихо позвал Васильев, оглядываясь по сторонам. – Олексюк.

– Ты что? – поднял на него недоумевающие глаза Шустов. Потом он еще раз оглянулся на изувеченную машину и снова посмотрел на техника роты. – Ты что?

– Ничего. Механика зову, – так же тихо, почти шепотом, ответил ему Васильев. – Олексюк, где ты? – Он еще несколько раз монотонно позвал солдата.

– Здесь я, товарищ прапорщик, – среди осевшей вместе с пылью тишины невнятно, как с того света, отозвался глухой голос.

– Ты еще одну машину угробил, Олексюк.

– Я не специально, товарищ прапорщик. Так вышло, – откуда-то снизу продолжал звучать усталый одинокий голос.

– Кто у тебя в башне был? – Преодолев оторопь, спросил наконец Шустов.

– Байсариев.

– Ну?

– Нету больше Байсариева. – Олексюк замолк.

Васильев, как отяжелевший заяц, прыжками от камня к камню бросился вниз, на звук голоса, искать своего механика.

– Алексеич, мины!

– А ну их к черту!

* * *

В строевой части штаба полка оживленно. Вот и у Ремизова опять новые солдаты. Еще полтора десятка учетно-послужных карточек, новые фамилии в штатно-должностной книге. Текучка. Рядом с ним, с любопытством оглядываясь по сторонам, переминался с ноги на ногу незнакомый капитан-танкист. Потертое, выцветшее обмундирование определенно говорило, что это свой, но вот его задубевшее лицо с просинью щетины на щеках и с полоской черных усов было незнакомым. Ремизов оглянулся на капитана, записывая фамилии прибывших солдат. Хм, я в полку всех знаю. Похоже, что у нас гости. Может, пополнение. Капитан, это ж в какую роту?.

– Здорово! – Он протянул руку. – Командир шестой роты Ремизов. Артем. А ты каким ветром к нам? У нас посторонних не бывает, нового человека сразу видно.

– Попутным. Только я не посторонний. Командир третьей танковой роты капитан Морозов. Петр, но чаще меня зовут Аркадьич. И отслужил я в этом полку, между прочим, полных два года.

– Интересное кино, а я тебя и не знаю.

– Понятное дело. Я из танкового батальона, в Рухе первый раз. Стою на посту на трассе напротив Гульбахора.

Только тут Ремизов сообразил, что не вязалось в облике капитана – конечно же, другие эмблемы, танковые.

– У меня замена, отслужил. А чтобы оформить документы…

– А-а понял, бюрократия непобедима. Где остановился?

– Да где мне? Я ж никого не знаю здесь.

– Как никого? Меня уже знаешь. – Они дружно засмеялись.

– Виноват.

– Ну, значит, решено. Давай к нам. У нас место всегда найдется – боевая готовность постоянная. Вечерком баньку организуем. По сто граммов хлопнем.

– Ну, слава богу, ночлег искать не придется.

– Что ты, здесь же все свои. Одной крови. Будь как дома.

Наверное, ради случайного гостя и банька удалась, как бы ни была она тесна, и ужин удался, как бы ни был он прост, а что еще нужно страннику? На пути каравана среди знойной бесконечной пустыни, среди блуждающих миражей вдруг возникает оазис, и благодарит он Бога за то, что не оставил тот его своей милостью, дал тень и воду. Дал красный флажок над армейской палаткой на пути его странствий, знак пристанища, где чужие, незнакомые люди встречают, обнимают, зовут за стол, потому что эти чужие – свои.