Книга Ангел Западного окна - Густав Майринк

— Так помоги же мне!

Теодор Гертнер кивает, приглашая следовать за ним.

Только сейчас с глаз моих как будто спала пелена, и я начинаю различать окружающее.

Находимся мы явно в башне. В углу пылает внушительных размеров камин, рядом — алхимический горн. Полки, которые тянутся вдоль стен, сплошь заставлены всевозможными инструментами и утварью мастеров королевского искусства. Бросается в глаза безупречный порядок.

Лаборатория Джона Ди? Постепенно до моего сознания доходит, что я «по ту сторону», в царстве причин. Здесь всё такое, как «по сю сторону», и в то же время совершенно иное; обе эти половинки похожи друг на друга, как лицо одного и того же человека в детстве и в глубокой старости… Превозмогая себя, спрашиваю:

— Скажи мне честно, друг, я умер?

Помедлив мгновение, Теодор Гертнер усмехается не без некоторого лукавства:

— Напротив! Теперь ты стал живым, — и, открыв дверь, пропускает меня вперед.

Сейчас, когда мы совсем рядом, меня при взгляде на него снова охватывает чувство чего-то давно и близко знакомого, словно я уже видел это лицо, не здесь, не в этой жизни, а много, много раньше… Мы идём через замковый двор. Погруженный в свои мысли, я вначале ничего не замечаю, но вдруг, случайно подняв глаза, в изумлении застываю: на месте развалин — величественный замок, нигде никаких следов запустения, горячие фонтаны куда-то исчезли, дощатых уродливых будок как не бывало, да и земляные работы здесь словно никогда не велись… Поняв моё замешательство, мой провожатый, усмехнувшись, кивнул и объяснил:

— Эльзбетштейн — древнейшая стигма Земли. В минувших зонах здесь шумели источники земной судьбы. Нет, это не те фонтаны, которые видел ты, они лишь знак того, что мы вернулись и вступили в свои законные права исконных владельцев замка. Горячие гейзеры — зрелище, конечно, прекрасное, но «люди дела», у которых сердце кровью обливалось при виде этого пропадающего даром добра, уже примеривались, как бы использовать подземное тепло «на благо человека». Да не тут-то было, источники снова иссякли. Истинного Эльзбетштейна людям видеть не дано — смотрят они и не видят…

Я никак не могу прийти в себя от изумления. Высокие вальмовые крыши и венчающие башни островерхие колпаки придали знакомому силуэту крепости законченность и выразительность: замок, казалось, устремился в небо. И при этом ни малейшего намека на какую-либо реставрацию или перестройку, на всём неподдельная патина естественного старения, благородной древности.

— Здесь ты и будешь вершить свое дело, если… если мы не расстанемся. — И Теодор Гертнер быстро отвернулся. И хотя вторая часть фразы была сказана подчеркнуто будничным, даже безразличным тоном, тёмная тень прошла через мою душу.

А мой друг увлек меня в старинный парк между замком и внешней крепостной стеной.

И снова как будто сама вечность взглянула на меня — панорама залитой солнечным светом плодоносной долины с серебряной лентой реки… Так уж создана человеческая память, и всем нам, конечно, знакомо это сиротливое ощущение, когда какой-нибудь ландшафт, мимолетный жест или случайно оброненная фраза вдруг отдаётся в нас оглушительным, многократно усиленным эхом: это мы уже однажды видели, слышали, переживали — и намного интенсивнее, ярче, полнее…

Невольно я сжимаю руку Теодора Гертнера и восклицаю:

— Это мортлейкский замок, такой, каким я его видел в угольном кристалле, и всё же — это он и не он! Ибо Мортлейк лишь просвечивает сквозь Эльзбетштейн, сквозь эти руины над рекой, хозяином которых являешься ты… Да и ты тоже не только Теодор Гертнер, но и…

Дружески улыбаясь, он прижимает палец к губам и ведёт меня назад.

Мы снова в башне, тут мой провожатый покидает меня. Как долго я оставался один? Нет, не знаю, даже представить себе не могу. Сейчас мне кажется, что именно тогда, в той странной временной каверне, моя нога каким-то непонятным образом ступила на сушу, на твёрдую землю родины, которой я не видел века.

Время скользило куда-то мимо, казалось, оно не имело ко мне никакого отношения. Незаметно вновь появился Гертнер. Смену суток я заметил позднее, когда магический круговорот нашего разговора проходил то под знаком Солнца, то под знаком Луны и восковые свечи бросали длинные тени на высокие, загадочно расплывающиеся в полумраке стены…

Должно быть, на Эльзбетштейн в третий раз сошли вечерние сумерки, когда Теодор Гертнер вдруг оборвал плавное, неторопливое течение нашей беседы и как бы между прочим, словно речь шла о каком-то пустяковом, совсем незначительном деле, обронил:

— Ну а теперь пора. Готовься.

Я вздрогнул. Неопределенный ужас гигантской тенью метнулся в моей душе.

—Ты хочешь сказать… это значит… — беспомощно залепетал я.

— Трёх таких дней даже Самсону было достаточно, чтобы отрастить свои отрезанные волосы. Загляни в себя! Твоя сила с тобой!

Под долгим, твёрдым взглядом Теодора Гертнера во мне быстро растет какое-то чудесное, уверенное спокойствие. Почти бессознательно следую я его призыву — закрываю глаза и сосредоточиваюсь… Надо мной парит Бафомет, и белое, холодное сиянье карбункула нисходит на меня…

Мое спокойствие мгновенно кристаллизуется в несокрушимый монолит; теперь, преисполнившись каким-то поистине неисчерпаемым смирением, я приемлю всё, что уготовано мне судьбой: буду ли вознесен к желанной победе или низвергнут пред взором бессмертных в бездну.

Невозмутимо, словно речь идет о ком-то постороннем, спрашиваю:

— Что я должен делать?

— Делать?.. Ты должен мочь! Вопросами или книжным знанием в магии могущества не обретешь. Твори, не ведая, что творишь.

— Даже примерно не представляя, что должен делать? Но это же…

— Это самое трудное. — Теодор Гертнер поднимается и подаёт мне руку… Как-то рассеянно говорит:

— Ущербная луна над горизонтом. Возьми обретенное тобой оружие. Сойди в парк. Там тебе встретится то, что постарается изгнать тебя из Эльзбетштейна. Но помни: если ты сделаешь хоть один-единственный шаг за пределы крепостной стены, то уже никогда не найдешь дороги назад в Эльзбетштейн, и мы больше не увидимся. Надеюсь, что этого не случится. А теперь ступай. Всё, что надо, я тебе сказал…

И, ни разу не оглянувшись, исчезает в тёмном конце залы, недоступном для трепещущих бликов настенных факелов. Где-то внизу хлопает дверь… И — мёртвая тишина, нарушаемая лишь бешеным стуком моего сердца.

Потом из-за крутых крепостных стен выплыл острый серебряный серп…

Я уже в саду, сжимаю в руке кинжал Хоэла Дата, хотя зачем он мне здесь? Звезды словно наклеены на неподвижную небесную твердь: никакого мерцания — ровный, немигающий свет. Непоколебимое спокойствие Вселенной почти осязаемо. В моей душе царит такой же великий покой, все вопросы и сомнения разбиваются о неприступную стену этого бастиона.