Книга Дворец грез - Паулина Гейдж

Мне показалось, что в его темных, тщательно подведенных глазах мелькнула искра сочувствия. Я схватила его за руку.

— Но что мне делать здесь, в окружении капризных женщин и орущих детей? — воскликнула я. — Я не опущусь до положения царской няньки ни за что! Попроси за меня царя, умоляю тебя!

Он высвободил руку.

— Я могу советовать Могучему Быку, госпожа Ту, но не в моей власти пытаться повлиять на его решения, мягко ответил он. — Ты наслаждалась его милостью гораздо дольше, чем твои предшественницы. Пришло время достойно удалиться.

— И что мне делать?

— Можешь навещать своих подруг в гареме. Можешь испросить разрешения проводить время в доме прорицателя или гулять по городу со стражей. У тебя есть земля, чтобы возделывать ее. Многие женщины находят огромное удовлетворение в такой жизни.

— Но я не смогу так жить! — разгневанно крикнула я, от страха во мне закипала ярость. — Я не овца, Амоннахт, не дойная корова, чтобы идти туда, куда меня ведут, или смирно стоять на привязи! Я умру в неволе!

— Нет, моя госпожа, ты не умрешь, — спокойно ответил он, нисколько не испугавшись моей гневной тирады. — Ты будешь заботиться о своем сыне, будешь воспитывать его. Ты поймешь, что кроме постели фараона в жизни есть много других радостей. Если ты этого не сделаешь, тебя могут выслать в Фаюм.

При упоминании о Фаюме мой гнев утих и страх заклубился внутри, как облако черного пепла.

— Во имя богов, Амоннахт, помоги, скажи ему обо мне, — прошептала я. — Если он даст мне шанс, я смогу вновь завоевать его любовь. Кто еще сможет очаровывать его так, как я? Ему скоро наскучат другие, и тогда он вспомнит обо мне.

Амоннахт поклонился и направился к выходу.

— Это действительно может случиться, — обернулся он, взявшись за ручку двери. — И если это произойдет, я буду первым, кто принесет тебе его вызов. Но пока ты должна научиться терпению, и предупреждаю тебя, госпожа Ту, фараон никогда не призывает к себе наложниц, родивших детей. Ты ведь знала об этом, правда? Желаю тебе доброго здоровья на долгие годы. — Потом он ушел, и его тень последовала за ним на яркий солнечный свет.

Я опустилась в кресло, дрожа всем телом. Дисенк застыла у стола, глядя на меня. В тростниковой корзинке зашевелился Пентауру. Мимо прошла девочка с кошкой на руках. За ней неуверенно протопал голый малыш, сосавший большой палец. Три женщины остановились у моей двери, окликая подружек, и быстро пошли дальше.

Внезапно окружающий мир начал надвигался на меня. Стены кельи накренились. Потолок, качнувшись, опустился. Спинка моего кресла податливо изогнулась и обхватила меня, сжимая грудь и не давая вздохнуть. Стиснув кулаки и зажмурив глаза, я силилась набрать воздуха в легкие.

— Дисенк! — выдохнула я. — Пить! — Бокал ткнулся в мои сжатые пальцы, я взяла его, не открывая глаз, и глотнула красного вина. Приступ безумной паники медленно проходил, ко мне вернулось самообладание, хотя я все еще ощущала страх. — Он не может так поступить со мной, — бормотала я. — Хентмира отслужит свое, и тогда Рамзес захочет вернуть меня. Так должно быть. Иначе, Дисенк, — закончила я, глядя на нее, — я убью себя.

Дисенк не ответила.

В последующие недели у меня сложилось впечатление, что детский двор более счастливое место, чем тот двор, который я вынужденно покинула. Женщины здесь больше не соперничали друг с другом за милость фараона, они не мучались, выбирая фасоны нарядов или экзотические способы раскрашивания лица с целью привлечь его внимание на публичных церемониях; они не видели во всех окружающих скрытой угрозы, будь то друзья или враги. Разговоры велись все больше о торговле и товарообмене, к которому были причастны большинство обитательниц двора, а не о том, кто теперь разделяет ложе с фараоном и насколько высоко положение избранницы, которое оценивалось количеством и ценностью полученных от фараона подарков. Фонтан с широким бассейном служил местом сбора бесчисленных смотрителей, управляющих, писцов и землемеров. Женщины обсуждали с ними свои дела, сидя под вздымающимися белыми кисейными балдахинами. Без сомнения, преследуя свои деловые интересы, многие из них разбогатели. Они были намного более открыты и доброжелательны, чем мои прежние соседки. В конце концов, их взаимоотношения не были окрашены ревностью к общему любовнику, но в моих глазах они все-таки были узницами, они искали радостей жизни в неволе-занимались как раз тем, что мне советовал Амоннахт.

Хотя я и начала приспосабливаться к новой жизни, но по-прежнему абсолютно не хотела мириться со своей судьбой. Я опять принялась регулярно тренироваться, обычно в окружении толпы любопытных детей. Купалась, играла с Пентауру, находя огромное утешение в прикосновениях к его пухлому теплому тельцу. Я активно вела переписку со своим смотрителем в Фаюме, обдумывая каждую мелочь в обустройстве поместья.

Пламя надежды продолжало гореть в глубине моего сердца. Фараон перестанет злиться на меня. Он начнет скучать по мне. Хентмира в конце концов надоест ему, и он вспомнит, как хорошо ему было со мной. Мне надо только подождать.

ГЛАВА 22

Но прошел мекхир, за ним фаменот, а из дворца не было слышно ни единого слова. На моих ароурах дружно зеленели густые всходы. Мои сад расчистили и привели в порядок. Дом починили и перестроили. Празднования богов сменяли друг друга, отмечая ход времени. Пентауру начал улыбаться мне счастливой безмятежной улыбкой, когда я склонялась над ним, а вскоре научился сам садиться. После полудня, когда жара немного спадала, я выносила его на лужайку и укладывала на покрывало под балдахином: он яростно пинался, молотил крепкими ручонками и радостно гукал при виде цветов, которыми я помахивала перед его глазами или вкладывала ему в ручки. Он был спокойным и жизнерадостным ребенком, и я все сильнее любила его, несмотря на хаос, что он привнес в мою жизнь.

Когда наступил фармути, до меня наконец дошло, что фараон больше не любит меня, — за это время он ни разу обо мне не вспомнил. Как-то я должна буду это пережить. Я еще надеялась, что если смогу увидеть его, придумаю, как встретиться с ним лицом к лицу, то он вспомнит меня и его желание разгорится снова. В драгоценные часы ночной тишины я подолгу размышляла над сложной задачей. Бесполезно пытаться прорваться к нему в опочивальню. Стражники не пропустят меня. Через главные двери дворца я тоже не смогу пройти. Выйти из гарема нетрудно, но в зале приемов очень много стражников, а они прекрасно осведомлены, кому дозволено приближаться к внутренним покоям фараона, а кому нет. Возможно, я могла бы побродить у причала в надежде перехватить Рамзеса, когда тот будет проходить мимо, но, куда бы он ни шел, вокруг него всегда толпилось огромное количество слуг и стражи, которые вряд ли с улыбкой расступятся и пропустят меня к нему. И потом, нельзя подолгу торчать у воды, не привлекая внимания.

Может, надиктовать прошение, которое будет вручено ему лично? Стоило попытаться. Но я не хотела, чтобы писцы гарема знали о моих унизительных попытках. Поэтому я потребовала принести папирус, взяла изысканную дощечку, подаренную мне Гуи много месяцев назад, и, тщательно обдумывая каждое слово, сама написала царю почтительное прошение об аудиенции. Как только мои слова воплотились в черные иероглифы, меня охватил внезапный приступ тоски, я вдруг заскучала по Паари. Вот кому я смело могла бы надиктовать это послание. С ним можно было бы обсудить мое положение, найти понимание и поддержку; хотя я знала, что с тех самых пор, как Гуи прибыл в храм Вепвавета, брат не одобрял моих жизненных устремлений. Закончив, я запечатала свиток, вызвала вестника гарема и попросила его доставить письмо.