Книга Проклятый город. Однажды случится ужасное... - Лоран Ботти

— Да, это они, — кивнув, сказал Николя. — Флориана де Морсан вышла замуж за Манделя — он не был членом Showder Society. Жиль Камерлен до сих пор в Лавилле, и…

— Я знаю эти имена, — перебила его Одри. — И их самих я тоже знаю… — Она на секунду замолчала и добавила, совершенно потрясенная: — Это родители моих учеников. А Пьер — это…

— Да, это Пьер Андреми.

Одри вздрогнула.

— Я не понимаю, — произнесла она упавшим голосом.

Николя зажег сигарету, затянулся, выдохнул клуб дыма.

— Ты попала в очень необычное место, Одри. «Дело Талько», о котором ты, скорее всего, слышала, на самом деле — лишь верхушка айсберга.

— Что ты хочешь сказать?

— У этого города долгая история, и за многие годы здесь происходило множество… сверхъестественных явлений. Пагубных. Жестоких. Разумеется, не все местные жители — потенциальные убийцы, но они… не такие, как в других местах.

Одри об этом догадывалась. Первая глава романа начиналась с разговора между собравшимися на чердаке лицея участниками Showder Society. Они говорили об убийствах, исчезновениях, летающих предметах и лицах в тумане — и Одри уже собиралась отшвырнуть рукопись и спросить у Николя, какого черта он подсунул ей какой-то подростковый ужастик. Лишь когда она стала замечать в романе явно автобиографические детали, перед ней понемногу забрезжил свет. Черный свет истины…

— Я познакомился с Пьером в лицее, через Клеанс. Как ты уже поняла, она была в него безумно влюблена.

Одри на минуту прикрыла глаза, вспоминая фотографию, которую видела в доме Клеанс Рошфор.

— Там, на снимке… — тихо проговорила она.

— Его там нет. Но он сделал этот снимок.

Одри вздрогнула.

— Пьер был очень… необычным подростком. Самым умным из нас. Самым зрелым. В нем была уверенность и осознанность взрослого. Из-за этого он нам казался гораздо взрослее нас.

— Темный гений, — прошептала Одри.

— Да… и нет. Ты, наверно, догадалась, что у этих людей и родители тоже были… не такие, как все. И им с детства доводилось видеть… разные вещи. Ужасные вещи.

Он замолчал. У Одри не было никакого желания слушать дальше.

— Во всяком случае, я так предполагаю, — добавил Николя. — Мы об этом никогда не говорили, но сейчас, в свете того, что я знаю, это кажется вполне вероятным. Все они потеряли невинность в том возрасте, когда она особенно драгоценна. Они уже были развращены — меньше, чем Пьер, но… — Он замолчал.

— А ты? — спросила Одри.

— Я — нет. Моя мать принимала участие во всем этом… вместе с Вильбуа. Но меня она в это не втягивала. Вот почему Пьер выбрал Вильбуа своей жертвой.

— Не понимаю…

— Пьер держал в кулаке всю компанию. Как все убийцы такого типа — я имею в виду, сексуальные маньяки, — он больше всего наслаждался абсолютной властью над другими. Он обладал всей полнотой власти над ними — но не надо мной. А он больше всего на свете любил…

— Развращать, — вместо Николя произнесла Одри.

— Именно. Но я был другим. Я не принадлежал к их миру. К городу, где совершались деяния, выходившие за рамки всякой морали. К городу, где Вильбуа и ему подобные были хотя и презираемы «высшими слоями», но необходимы им. Потому что убийства были основной и главной целью их существования…

Одри пристально взглянула на Николя и внезапно все поняла.

— Поэтому Андреми выбрал единственное существо, которому ты желал смерти… Чтобы навсегда тебя с ними связать.

Николя на нее не смотрел. На его губах появилась горькая улыбка. Он задумчиво смотрел на туман за окном, и внезапно перед ним словно наяву возникла сцена из далекого прошлого: похороны отца. Странно, что пятилетний ребенок смог так хорошо все запомнить — воспоминание было ясным, как день без тумана. Он увидел лицо матери под черной вуалью, на котором отражались скорбь и ужас, и что-то еще… только потом он понял, что это была радость. Она уже любила Вильбуа в ту пору. Точнее, это была не любовь, а страсть, въевшаяся в плоть и отравившая кровь. Всепоглощающая. Разрушительная.

Туман породил и еще одно воспоминание: шорох и шепоты, доносившиеся из подвала… Что там происходило на самом деле?.. Этого он не знал и никогда не стремился узнать. Он вспомнил их крики по ночам… ссоры… животный секс… ночи, проведенные в пьянстве и игре… Долгие взгляды матери и ее молчание, отягощенное чувством вины: отдаваясь Вильбуа, она предавала своего ребенка. Как он написал в одной из своих книг по поводу героини, «ее наслаждение имело цену — детство ее сына». Одиль Ле Гаррек это знала. И эта истина, терзавшая ее, сделала их отношения невозможными и — как показало будущее — уже невосстановимыми.

— А знаешь, на самом деле это убийство меня спасло, — наконец тихо сказал Николя, и в его глазах, обращенных к Одри, мелькнула горечь. — Ирония судьбы: Пьер хотел сделать из меня убийцу, хотел, чтобы я пошел по его стопам… А получилось наоборот: если бы я не убил моего отчима, то… я бы наверняка плохо кончил. Я продолжал бы расти, сжигаемый ненавистью и отвращением, и рано или поздно вся жестокость, накопившаяся у меня внутри, обратилась бы против меня самого… или других.

Он закашлялся и вдруг ощутил какую-то волну, поднимавшуюся у него в груди. Груз, давивший на него все это время, теперь исчез. Он мог дышать свободно. Почему именно сейчас? — мимолетно удивился Николя. Почему с Одри?.. Но решил, что ответ может подождать. Сейчас важно было сказать ей все. Признаться во всем, ничего не скрывая.

— Мы убили его в парке. На том самом месте, где, по легенде, было посажено самое первое дерево… Мы совершили ритуал, в котором я мало что понял. Остальным он был знаком — они уже участвовали в подобных обрядах, а я лишь краем уха о них слышал… Я знаю только, что именно я нанес смертельный удар. Прямо в сердце. Когда Вильбуа был еще жив… Потом… — Николя глубоко вздохнул, избегая смотреть на Одри, — потом Пьер вырезал у него сердце. А тело мы перенесли в одну из подземных галерей.

— Галерей? — переспросила Одри.

— Да, под городом существует множество катакомб, связанных подземными ходами. Некоторые из них проходят как раз под парком. Нужно просто знать, где спуститься…

Мы его сожгли. Кажется, только тогда я полностью осознал, что мы сделали — что я сделал: когда дикое безумие, охватившее нас, стало понемногу утихать, и мы молча смотрели, как человек, который был моим отчимом, поджаривается, словно… кусок мяса.

Николя вздохнул, чувствуя, как на него наваливается огромная усталость.

— Потом мы разошлись — Пьер сказал, чтобы мы ни о чем не беспокоились, он сам обо всем позаботится. Я так никогда и не узнал, куда делись останки Вильбуа.

Когда я вернулся домой, оказалось, что мать еще не ложилась. И я сказал ей: «Все кончено. Он больше не вернется. Он ушел навсегда». Она ни о чем не спросила, не сказала ни слова в ответ. Молча ушла к себе. И наша жизнь продолжалась так, словно бы десять последних лет были просто иллюзией, которая почти полностью развеялась, оставив лишь магический порошок мелких воспоминаний: запах в доме, какие-то вещи, одежда… Полиция не стала проводить расследование — видимо, никто особенно не стремился узнать, что случилось… Вильбуа был простым исполнителем, как десятки других. Его смерть ничего не значила.