Книга Что думают гении. Говорим о важном с теми, кто изменил мир - Алекс Белл

телеканала CNN. Поводом для командировки в Париж (не скрою – приятной во всех отношениях) была встреча с известным французским философом, журналистом, социологом Жаном Бодрийяром. Недавно он опубликовал серию статей с шокировавших многих заголовком «Войны в заливе не было». Разумеется, факт того, что военная операция в Кувейте имела место, он не мог отрицать. Провокационный заголовок (вполне в его стиле: он любил таким образом привлекать к своим идеям всеобщее внимание и много лет это успешно делал) означал другое – философскую идею, обсудить смысл которой в том числе мне с ним предстояло.

В 70–80-е годы французская философия (наряду с американской) вновь вышла в мире на передний план. На смену великому Сартру и его экзистенциализму пришла плеяда новых крупных мыслителей. Пожалуй, самыми яркими из них и противоположными по сути идей были знаменитый Мишель Фуко и мой будущий собеседник Жан Бодрийяр. Они не полемизировали и не общались друг с другом (Фуко был старше по возрасту и регалиям, считал Бодрийяра выскочкой-журналистом, а тот иронизировал над мыслями Фуко). Суть их различий заключалась примерно в следующем. Мишель Фуко, помимо своих прочих исследований, утверждал, что для того, чтобы понять суть любой вещи, события или явления, недостаточно рассматривать их изолированно. Вместо этого надо глубоко изучать, анализировать полностью всю, как он выражался, «архитектуру» той или иной вещи. Например, глядя на некое здание, прежде чем вынести любое обоснованное суждение о нем, надо точно знать, что находится под землей, в его фундаменте, когда, кем и с какой целью оно было построено, что в нем находилось в разные годы, а также непременно выяснить, что стояло на этом месте прежде. Только из широкой совокупности всех обстоятельств дела можно проникнуть в его суть. Схожим образом, чтобы понять характер и мотивы человека, надо знать не только всю его биографию с рождения, но даже и то, кем были его предки.

Жан Бодрийяр смотрел на вещи с совсем иных позиций. По его мнению, почти все, что окружает современных людей в их нынешней жизни, – это лишь придуманные кем-то искусственные образы, знаки, символы, истории, мифы; все это он объединил в одном термине «симулякры». Согласно его взгляду на реальность, процентов девяносто всего, что окружает современного западного человека в «обществе тотального потребления» конца XX века, является просто чьей-то выдумкой, которую в большинстве случаев не стоит воспринимать (тем более всесторонне анализировать, как предлагал Фуко) всерьез. Вокруг нас почти повсюду – ненастоящий мир, мир симуляций. Более того, Бодрийяр был уверен, что данный процесс, к сожалению, необратим. Спустя недолгое время, в начале или середине XXI века, доля симулякров в окружающем нас мире неизбежно достигнет ста процентов, и тогда связь людей с реальностью (помимо их рождения и смерти) исчезнет.

Я прилетел в аэропорт Парижа днем и сразу созвонился с философом, договорившись встретиться следующим вечером в небольшом ресторане в переулках у Елисейских Полей. У меня образовался свободный вечер, который я потратил на визит во всемирно известный музей импрессионизма Орсэ, посмотрел на гроб Наполеона в Доме инвалидов, успел на закате подняться на сияющую огнями Эйфелеву башню, поздно поужинал в кафе под платанами. Следующие утро и день я провел в отеле, листая многочисленные книги и статьи философа, готовясь к разговору. Мсье Бодрийяр охотно давал интервью пишущим, как и он сам, журналистам, но почти не выступал по телевизору (который сильно недолюбливал как явление). Поэтому, хоть я и был телевизионщиком, мы договорились, что поговорим не под камеру, а в обычной обстановке. Потом я должен был сам кратко изложить зрителям суть его идей в одной из телепрограмм.

Мой собеседник, замечательной чертой которого было отсутствие и намека на высокомерие, почти не опоздал, но все равно рассыпался в извинениях из-за минутной задержки. Ему было около шестидесяти: выглядел он на свой возраст, но казался энергичным и общительным. Невысокий, с глубокой залысиной на лбу, но густыми седыми волосами на висках и затылке, в больших круглых очках, с добрыми, немного мальчишескими глазами. Как настоящий француз, при знакомстве он вел себя сдержанно, интеллигентно, изучающе, но по ходу разговора его речь стала быстрой, временами эмоциональной, с активной жестикуляцией. То и дело он закуривал очередную сигарету, а перед тем как заказать к ужину по бутылке отменного красного бургундского вина на каждого (за счет телеканала, разумеется: встреча была деловой), подробно и увлеченно описал достоинства всех вин из длинного списка меню ресторана.

– То, что мною заинтересовался именно ваш телеканал, вовсе не случайно. CNN – воплощение современного информационного мира. Со всеми его язвами и пороками, разумеется.

– Возможно. Но я хотел бы начать разговор с другого. Кем вы себя считаете в первую очередь? У вас образование классического философа. Вас называют одним из лучших экспертов по немецкой философии в мире. Но с годами вы резко отступили от канонов. Увлеклись современностью: социологией, публицистикой с явным политическим оттенком. Редко читаете лекции, в отличие от большинства ваших коллег, живете только на гонорары – как журналист или писатель.

– А что, так важно вгонять себя в любые рамки, диктуемые обществом? Я смотрю на все, что происходит. Анализирую тенденции. В какую область науки я при этом вторгаюсь – неважно.

– Впервые ваше имя стало широко известно в начале семидесятых, когда вам было уже за сорок. Ваша книга «Общество потребления» вызвала оживленную и даже отчасти болезненную дискуссию – сначала в Европе, а потом и в Америке. Что было тому причиной?

– Не думаю, что в ней я открыл нечто принципиально новое. Скорее обратил общее внимание на очевидное. Знаете, это как зеркало. Вроде бы не самый необходимый предмет интерьера. Но пока вы не повесите его на стену, вид вашего жилья будет плоским, незавершенным. Та моя книга стала простейшим зеркалом, в котором многие современные люди с удивлением узнали себя. В ней я обращаю внимание на то, что политическая система развитых, внешне благополучных западных стран перестала быть классическим капитализмом. При этом она еще меньше похожа на социализм – в его старом, марксистском понимании. Тогда что же это за система?

– Многие политики называют это «современной развитой демократией».

– Вы же понимаете, что ни о какой реальной демократии в том смысле, как ее понимали в Древней Греции, теперь не может быть и речи. Какая бы партия ни победила на выборах, она всегда будет представлять финансовую верхушку, тонкий слой самых богатых людей общества. Нынешняя власть не представляет никого, кроме самой себя и своих спонсоров, ближайшего окружения. Да, по сравнению с деспотиями прошлого современное общество сделало шаг вперед. Теперь благодаря явному прогрессу экономики подчиненный плебс не чувствует себя униженным, порабощенным. Многим даже кажется,