Книга Забрать любовь - Джоди Пиколт

Николас наклоняется и пытается дотянуться до носков туфель. Это помогает ему облегчить боль в спине. Я часто видела, как он это делает после трудного дня, проведенного на ногах. Подняв голову, он видит, что я еще не ушла, и морщится. Он подходит к двери, срывает оба рисунка и, скомкав, бросает их в мусорную корзину.

— Совершенно необязательно это делать, — рассердившись, говорю я. Пусть эти рисунки просты и незамысловаты, но это моя работа. Я ненавижу, когда ее уничтожают без малейшей на то необходимости. — Если тебе не нужен твой портрет, что ж, так тому и быть. Но, может, мистеру Ольсену было бы интересно взглянуть на свой.

Глаза Николаса темнеют, а его пальцы еще сильнее стискивают ручку двери.

— Мы не на вечеринке, Пейдж, — говорит он. — Двадцать минут назад мистер Ольсен умер на операционном столе. Быть может, теперь, — тихо продолжает он, — ты оставишь меня в покое.

* * *

У меня уходит сорок минут на то, чтобы доехать до дома Прескоттов. Когда я выхожу из машины, меня все еще трясет. Переступив порог, я стаскиваю с себя жакет и прислоняюсь к высокому комоду, немилосердно впивающемуся ручками ящиков мне в ребра. Морщась от боли, я бреду дальше и останавливаюсь перед старинным зеркалом. Всю последнюю неделю, где бы я ни находилась, я испытываю постоянный дискомфорт. В глубине души я знаю, что острые углы мебели, равно как и все остальные элементы обстановки, тут ни при чем. Просто дело в том, что как в прохладных больничных коридорах, так и в элегантном особняке Прескоттов я не на своем месте.

Николас прав. Я не понимаю его жизнь. Я не разбираюсь в вещах, которые его окружение принимает как нечто само собой разумеющееся. К примеру, я не умею правильно истолковать настроение хирурга после операции. Еще я до сих пор не поняла, в какую сторону надо отклоняться, когда Имельда убирает со стола тарелки. Я загоняю себя в тупик, пытаясь влиться в мир, с которым никогда не смогу идти в ногу.

Где-то открывается дверь, и прихожую заполняют звуки классической музыки. Появляется Роберт. Он держит на руках Макса, старательно обмусоливающего пластмассовую коробку от диска. Я деланно улыбаюсь, хотя дрожь в моих руках и ногах еще не унялась.

— Что с тобой? — спрашивает Роберт.

Все события дня, все события последнего месяца вдруг обрушиваются на меня своей тяжестью и железным обручем стискивают горло. Меньше всего мне хочется потерять лицо перед Робертом Прескоттом, но мои нервы сдают, и я начинаю плакать.

— Николас… — сквозь рыдания удается выдавить мне.

Роберт берет меня под локоть и ведет к себе в кабинет, мрачноватую комнату, навеивающую мысли об охоте на лис и чопорных английских лордах.

— Сядь и успокойся! — командует он, и сам располагается в огромном кожаном кресле, усаживая Макса на письменный стол и вручая ему в качестве игрушки латунное пресс-папье.

Я послушно сажусь на диван и закрываю глаза, но успокоиться мне не удается. Уж слишком непривычная обстановка. Хрустальный графин для бренди стоит на столике из красного дерева под застывшей улыбкой головы оленя. Над аркой двери красуются скрещенные дуэльные пистолеты. Эта комната… Да что там комната! Весь этот дом кажется мне сошедшим со страниц какого-то романа.

Реальные люди не могут жить в окружении тысяч книг, старинных портретов бледных женщин и массивных серебряных кубков за победы в студенческих соревнованиях. Реальные люди не могут относиться к чаепитию как к священнодействию. Реальные люди не делают пятизначные взносы в фонд республиканской партии…

— Тебе нравится Гендель?

При звуке его голоса мои глаза распахиваются, и все тело приходит в состояние готовности. Я исподлобья наблюдаю за ним, пытаясь понять, где здесь западня, рассчитанная на то, чтобы я поскользнулась и продемонстрировала свое невежество.

— Я не знаю, — горько отвечаю я. — А что?

Я ожидаю, что его глаза вспыхнут негодованием, а губы сожмутся в узкую полоску. Когда этого не происходит, весь мой боевой задор куда-то улетучивается. «Ты сама во всем виновата, Пейдж, — говорю я себе. — А он всего лишь пытается поддержать беседу».

— Простите, — вслух говорю я. — У меня был тяжелый день. Я не хотела огрызаться. Просто в доме, где я росла, единственной старинной вещью была отцовская Библия, а у музыки, которую мы слушали, всегда были слова. — Я нерешительно улыбаюсь. — К такой жизни, как у вас, довольно сложно быстро привыкнуть, хотя вам этого, наверное, не понять…

Я замолкаю на полуслове, вспомнив то, что много лет назад мне рассказал об отце Николас. Но при виде Роберта в окружении всей этой аристократической атрибутики я напрочь об этом забыла. В его взгляде что-то мелькает — сожаление?.. облегчение?.. — и исчезает столь же стремительно, как и появилось. Я зачарованно смотрю на него. Я не понимаю, как может выходец из той же среды, что и я, знать, как надо вести себя в таком доме, как этот.

— Значит, Николас тебе рассказал, — говорит Роберт, и в его голосе нет ни разочарования, ни возмущения.

Это простая констатация факта.

Внезапно я вспоминаю, что поразило меня больше всего, когда Николас сообщил мне о том, что его отец вырос в бедной семье. Именно Роберт Прескотт возражал против женитьбы сына на мне. Не Астрид, что было бы нетрудно понять, а Роберт. Именно он оттолкнул Николаса. Он заявил, что со мной Николас сломает свою жизнь.

Я твержу себе, что уже не сержусь, что мне просто любопытно. И все же беру Макса на руки, чтобы он был подальше от моего свекра.

— Как вы могли? — шепчу я.

Наклонившись вперед, Роберт облокачивается на стол.

— Ради всего этого, — он обводит кабинет рукой, — я очень упорно работал. Мне была невыносима сама мысль о том, что все это может быть пущено на ветер. Я не позволил бы этого даже Астрид, не говоря уже о Николасе.

Макс начинает извиваться, и я опускаю его на пол.

— Николас ничего не собирался пускать на ветер, — возражаю я. — Вам ничто не мешало оплатить его учебу.

Роберт качает головой.

— Это было бы уже не то. Со временем ты все равно начала бы тянуть его назад. Ты никогда не научишься вращаться в этих кругах, Пейдж. Живя в такой обстановке, ты всегда чувствовала бы себя не в своей тарелке.

Я уязвлена до глубины души. И дело не в том, что он попал в точку, а в том, что в очередной раз Роберт Прескотт решает, что для меня лучше.

— Откуда, черт возьми, вы это знаете? — стиснув кулаки, взвиваюсь я.

— Потому что я себя так чувствую, — тихо отвечает он.

Я снова опускаюсь на диван. Я не верю своим ушам. Я смотрю на кашемировый свитер Роберта, его благородную седину и горделивую посадку головы. Но я также замечаю стиснутые на столе руки и жилку, нервно пульсирующую у основания шеи. «Ему страшно, — думаю я. — Он боится меня так же сильно, как я когда-то боялась его».